Пора уводить коней - Пер Петтерсон

— Здравствуйте, — крикнул я тихо, из уважения к тишине вокруг. Он обернулся, и я на секунду ослеп, потому что он направил фонарик мне в глаза, но потом спохватился и отвел его. Я постоял еще, снова привыкая к темноте, потом спустился к нему, и теперь мы стояли рядом, и два луча описывали круг на уровне опущенной руки, и все выглядело не так, как днем. Я свыкся с темнотой. Не помню, чтобы я когда-нибудь ее боялся, хотя наверняка побаивался, но теперь я воспринимаю темноту как простую, безопасную и, важнее всего, прозрачную, что бы она на самом деле в себе ни таила. Потому как всё это не имеет значения. Ничто никогда не сравнится с праздностью и свободой тела, ни заданная высота, ни отмеренная дистанция, их у темноты нет. Она всего лишь огромное пространство, внутри которого можно двигаться.

— Опять сбежал, — сказал мой сосед. — Покер, пес мой. Это с ним бывает. Вообще-то он всегда возвращается. Но разве заснешь, пока его нет? В лесу сейчас волки. И дверь я боюсь закрыть.

Он был озадачен. Я бы сам растерялся, сбеги моя Лира вот так, даже не знаю, что б я делал, наверно, тоже пошел бы ночью ее искать.

— А вы знаете, что колли считаются самыми умными из всех пород? — спросил он.

— Да, слышал.

— Он хитрее меня, этот Покер, и сам это знает. — Сосед покачал головой. — Боюсь, начнет мной командовать.

— Это нехорошо, — сказал я.

— Нехорошо, — сказал он.

Тут я сообразил, что мы не представлялись друг другу, поэтому я протянул руку, подсветив ее фонариком, и сказал: «Тронд Сандер». Он смутился. Прошло не меньше двух секунд, прежде чем он переложил фонарик в левую руку и ответил на пожатие.

— Ларс. Ларс Хауг, на конце «г».

— Очень приятно, — сказал я, и эти два слова прозвучали в тишине ночи так же нелепо, как много-много лет назад в лесу отцовское «соболезную», мне захотелось взять свои слова обратно, еще пока я выговаривал их, но Ларс Хауг не позволил смутить себя. Или все было, на его вкус, нормально, или он подумал, что эта мелочь укладывается в рамки общей странности такой вот встречи ночью в чистом поле двух немолодых людей.

Вокруг нас было тихо. В другие дни и в другие ночи стучит дождь, дует ветер, качаются со скрипом кроны сосен, шумят ели, а сегодня полная тишина, даже тени неподвижны, и мы с моим соседом стоим тихо, вглядываясь в темноту. Вдруг я понял, что у меня за спиной кто-то есть. Это было пронзительное чувство, внезапный холод по спине, я вздрогнул, не сдержался, и Лapc Хауг заметил это и сдвинул луч фонарика на пару метров вбок от меня; я обернулся — там стоял Покер. Пес подобрался, насторожился, я видел это и раньше, что собаки чувствуют свою вину и выказывают ее, но, как и любому из нас, виниться собаке было тягостно и неприятно, особенно когда хозяин вдруг начал с ней сюсюкать как с грудничком, эти приторности не вязались с суровым, изборожденным морщинами лицом мужчины, крепкого мужика, которому несомненно доводилось ночью, в мороз, уходить из дому, чтобы сделать трудную работу, тяжелую саму по себе, но особенно когда мешает ветер в лицо, я почувствовал это по его рукопожатию.

— Вот ты где, Покер, глупая собака, ай-яй-яй, папочку не слушаешься, безобразник, разве можно так себя вести, глупыш? — Он сделал шаг к псу, тот прижал уши и гортанно зарычал.

Ларс Хауг резко остановился. Опустил фонарик, так что луч уперся прямо в землю, теперь я едва различал белые пятна на собачьей шкуре, а черные слились с темнотой, что вместе выглядело до странности несимметрично, а рычание шло откуда-то ниже гортани, и сосед сказал:

— Я однажды пристрелил пса, так вышло. И дал тогда себе слово, что это не повторится. Вот теперь не знаю. — Он был растерян, я видел это отчетливо, не знал, чего ждать и что делать дальше, и у меня защемило сердце от жалости. Она накатила неизвестно откуда, из тьмы, где что-то когда-то произошло, может, в моей жизни, стряслось, да забылось, а сейчас вот всколыхнулось неприятно и болезненно. Я кашлянул и сказал, едва совладав с голосом:

— А какой он был породы? Тот ваш пес. — Вряд ли это было мне так интересно, но надо было что-то сказать, чтобы унять этот неожиданный трепет в груди.

— Овчарка, хотя она не была моя. Это случилось на хуторе, где я рос. Мать увидела, что какая — то собака носится по опушке леса и гоняет оленей. Двух насмерть перепуганных подрощенных оленят, мы уже пару дней наблюдали в окно, как они щиплют травку по краю луга с северной стороны. Они все время держались вместе и сейчас тоже жались друг к дружке, а овчарка наскакивала на них, кусала за ноги, под коленки, гнала куда-то, они уж обессилели, и рассчитывать им было не на что, и глядеть на это мать тоже больше не могла, она позвонила ленсману и спросила, что делать, а он ответил: «Пристрелите, да и все». Мать положила трубку и сказала: «Давай, Лapc, ты, тебе сподручнее. Ты же справишься?» Мне совсем, скажу честно, не хотелось, я этого ружья старался в руки не брать, но оленят было очень жалко, мать попросить я не мог, а никого больше дома не было. Старший брат нанялся в море, а отчим уехал в лес рубить дрова на продажу, как он всегда делал в это время года. Короче, взял я ружье и пошел через луг к лесу. Но там не оказалось никакого пса. Я стоял и слушал. Была осень, прозрачнейший полуденный воздух и такая тишина, что на душе зябко. Я оглянулся на дом на том краю поля, я знал, что мать стоит у окна и внимательно за мной следит. Отступать мне было некуда. Я снова взглянул на дорожку, уходившую в лес, и вдруг на ней появились олени, они неслись прямо на меня. Я опустился на одно колено, прижал приклад к щеке, изготовился, но эти большущие звери со страху даже не увидели меня, или у них не было сил бояться еще одного врага. Не меняя курса, они выскочили прямо на меня и протопали мимо в нескольких пядях, я слышал, как они задыхаются, я видел белую пелену в расширенных глазах.

Ларс Хауг на минуту умолк, поднял фонарик и посветил на Покера, стоявшего на прежнем месте позади меня. Я услышал тихое рычание, но не обернулся. Звук не был приятным, и человек передо мной закусил губу, палец левой руки машинально, но неуверенно скользнул по лбу, и человек заговорил снова:

— Метрах в тридцати за ними летел пес. Здоровая тварь. Я пальнул с ходу. Я уверен, что попал, но псина неслась дальше с прежней скоростью, только вздрогнула, кажется, хотя не поручусь, и я выстрелил еще раз, она рухнула на колени, но поднялась и погнала дальше. Я совсем оторопел и выстрелил в третий раз, пес был всего в нескольких метра от меня, он упал выпростав лапы, и прокатился вперед, уткнувшись мне в носки сапог. Но он был жив, только парализован, и смотрел снизу вверх прямо на меня. И мне вдруг, признаюсь, стало его жалко, я наклонился, чтобы напоследок потрепать его по загривку, но он зарычал и щелкнул зубами, силясь цапнуть меня за руку. Я струхнул, взъярился и дважды нажал курок, прямо в голову.

Ларс Хауг отвернулся, укрывшись в тени, фонарик опять безвольно и устало повис в руке, высвечивая лишь желтый кружок на земле. Иголки. Камешки. Две сосновые шишки. Покер стоял совершенно тихо, молча, я еще подумал, может ли собака затаить дыхание?