Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

Утром пришел папа. Виноватый. Ура, наконец-то виноватый! Может, так он уговорит маму вернуться поскорее?..

Папа меня обнял. Гладил по голове. Сам едва не заплакал. Так мама скорее вернется?.. Но про маму ничего не сказал, гад! Я сама расплакалась, опять, и кричала, что я так не могу. Что я хочу, чтобы все стало как раньше.

Папа опять повторил, что мама вернется. И обещал рассказывать мне сказки каждую неделю, в воскресенье. В субботу ему надо будет сидеть с сослуживцами — обсуждать всякую глупость, ради коллективного духа — а в воскресенье мы будем садиться рядом, я буду рассказывать, как у меня неделя прошла, а он — сказку.

Неделя закончилась, папа что-то там обсуждал между пивом с коллегами, пришел нетрезвый. Хотя и не сильно нетрезвый. Сам нам приготовил ужин, еще вкуснее моего сгоревшего. Нет, я, правда, старалась! И у нас в школе были уроки готовки. Просто я была очень грустная. Я задумалась, а оно и сгорело. Само. Без меня.

Мы вкусно и сытно поели. Мой папа умел готовить. Говорил, что когда-то его родители были на работе допоздна, а он готовил себе и брату. Тогда Тора еще был живой. Хотя он умер еще ребенком.

И папа уже вечером субботы расспрашивал, как у меня прошла неделя. Как будто могло быть что-то серьезнее и страшнее исчезновения мамы!

Мы поели и дружно помыли посуду.

Если узнаю, что это он обидел маму прежде, чем она ушла, он у меня мучаться будет! Я ему войну объявлю! А пока вот мирно поели и посуду помыли.

Потом пошли в мою комнату. Сидели напротив ниши с картиной и вазой, смотрели на старую картину в токонома: две женщины-аристократки и два маленьких мальчика, играющие рядом, старая усадьба и полная луна. Женщины молодые, красивые, с волосами до пола и еще чуть длинней. Спереди по бокам лица две прядки подрезаны у подбородка, значит, они замужем или просто имеют покровителей-любовников. Судя по длинным-длинным кимоно в несколько слоев — слои нежным переливом цветов выглядывали в вороте и из-под рукавов — это был еще период Хэйан. Хотя точно не знаю, девятый, десятый или одиннадцатый век. Да и у мальчиков древние прически: длинные волосы разделены ровным пробором, идущим от середины лба к затылку, собраны в длинные петли, до плеч, перевязанные шнурками, напоминающие бобы.

— Они красивые, — восхищенно сказала я, глядя на женщин.

Эти две сестры или две подруги часто притягивали мой взгляд, когда я заходила в комнату родителей. Мне нравилось любоваться ими. Да и, вообще, мне очень нравился период Хэйан. Еще с того времени, как впервые листала энциклопедию со старинными гравюрами и картинами. Я обожала фильмы про старину — и радостно прилипала взором к экрану, когда шло кино о старых временах. А уж как радовалась, когда мы шли в музее мимо выставленных старых-старых костюмов и старинной утвари! Такое ощущение было, будто я попала в сказку. Или в какой-то другой, иной мир! Разве что люди в современной одежде и охранник портили все удовольствие: когда они проходили мимо макета женщины в роскошных одеждах, то ощущение пребывания в другом мире или даже попадания в сказку разбивалось вдребезги и падало на дно души осколками досады и разочарования.

— Тут изображена усадьба аристократов, живших в период Хэйан, — добавил папа.

Серьезно кивнула, продолжая смотреть на картину.

Она манила меня… притягивала… Редко когда картины так сильно волновали мне душу. Хотя… Иногда, когда я смотрела на нее, мне почему-то казалось, что там чего-то не хватает. Только никак не могла понять, чего?..

— Хочешь, я тебе расскажу историю про них? — встрепенулся папа.

Радостно выдохнула:

— А ты знаешь? Про них?

Он смущенно помялся и сказал:

— Я придумаю.

И я серьезно тогда ему сказала:

— Хорошо, тогда завтра расскажешь про них.

— Могу и сегодня, — торопливо предложил папа.

В общем, хотя мы и договаривались на воскресенье, первую сказку я услышала от него еще в субботу.

Каждый раз, когда идет дождь, я вспоминаю эту историю — и сердце мое тогда наполняют самые противоречивые чувства. Среди них и глубокое восхищение, и непередаваемый страх, и самая теплая нежность, и ядовитая горечью грусть. Она оставила яркий след в моей памяти, самый яркий из всех. Хотелось бы мне сказать, что она — самый важный человек для меня, но я не могу, так как человеком она не была. Звали ее Амэноко, Дитя дождя. И в первый раз мне довелось увидеть ее в дождливый день. А впрочем, хватит уже обо мне, да о моих мыслях и чувствах! Мне так хочется хоть кому-нибудь рассказать о ней!

Жил-был когда-то придворный и ученый. Родители нарекли его Хикару, в честь известного принца Хикару Гэндзи. Кто из аристократов не знает о талантливейшем, красивом и умном завоевателе женских сердец из популярного когда-то у аристократов романа «Гэндзи-моногатари»? Разумеется, родители желали сыну лучшей участи. Вырос мальчик — и стал придворным, ученым стал. Но не самым талантливым, так как многовато времени тратил на прелестниц из знатных домов и веселых кварталов. Женили его рано. Жена скоро родила ему дочь. Симпатичную девчонку. Дорога была сердцу отца мечта отдать дочку служить наследному принцу, так, глядишь, и наследника престола родит. А другой любви кроме как к своим честолюбивым планам у отца Аюму не было. Да и жена ему быстро прискучила. Тем более, что сына до сих пор не родила, а как же приличному человеку и без наследника?

Шли годы, подрастала единственная дочь ученого… И отец, на дочь глядя, еще больше невзлюбил жену: не хороша ему казалась Аюму. Вот среди обычных людей хороша, но красавиц-то в Ниппон(1) хватало, а среди красавиц девчонка была бы так себе. Как такую императору или наследнику в услужение отдать? Да и жены, наложницы его девчонку засмеют. Там же, во дворце, для потомков солнечной богини самые прекрасные из цветов собраны, ну, кроме тех, которых наглецы сорвать успели! И, нет, чтобы с горя податься с головой в науку — глядишь и вышло бы чего путное — подался аристократ с головой в иные увлечения. Злые языки ворчали, что нет в веселых кварталах женского изголовья, рядом с которым наш герой не лежал.

Шли годы… Минуло Аюму четырнадцать весен — впору уж и о женихах отцу призадуматься. А он все гнался за чужими улыбками и мимолетной женской красотой. Тем более, что жена его уж и стареть начала, красота ее увядать начинала. И однажды, возвращаясь под утро из веселого квартала, попал наш герой наизлобнейших киотских новостей под страшный дождь. Видно, то небо и кто-то из милостивых богов решили показать, какие реки слез за все года вытекли из глаз его жены. Ветром и дождем смыло слуг Хикару по разным улочкам. И остался он под небесным водопадом один, промокший и замерзший. Брел, не зная уж куда. Гром раскалывал небо и его голову через уши расколотить вдребезги пытался… Многочисленные красивые одежды вымокли и стали как камни, как ледяные глыбы… Жуткие яркие зловещие молнии безжалостно разрывали на клочки небо… А потом грохотнуло да полыхнуло так, что он повалился на колени, закрывая уши, полуослепнув от вспышки гнева небесных богов. И казалось ему, что сейчас поразит и его небесный огонь — и все. А ведь он еще к той новенькой из веселого квартала ни разу не заглянул, как тут помирать-то? Новый порыв чудовищного ветра шваркнул его лицом в грязь, распластал по дороге. А когда поднялся трясущийся Хикару, то решил, будто свихнулся от пережитого.