Ртуть и золото - Елена Леонидовна Ермолович

и отстрелялись. Поднимайся, кончилась потеха, – толкнул он ногою все еще дрожащего на полу Фимку.

– Куда мы теперь? – спросил Яков, убирая пистолет обратно за пояс. Было ему немножечко стыдно – стрелять-то он стрелял, да только навряд ли попал в кого.

С облучка отозвался импровизированный возница:

– До Варшавы объездом, здесь осталось с гулькин хер. А там – нового кучера отыщем, не я же вас до Москвы повезу, я не за то деньги выкладывал, чтобы на ветру зад морозить. – Видно, то была шутка – весельчак сам себе рассмеялся.

– Как же не попали в тебя? – подивился со своего места Фимка, уже успевший разложить сокровища изо рта обратно в кошель. – Ведь пули так и свистали, так и свистали…

– Отчего ж не попали? – возразил с облучка паулин, и видно было, как он пальцы продел – в дыры от пуль на коричневой рясе. – Очень даже попали. Вот, вот и вот, и ляжку зацепило, но там царапина, я даже перевязывать не стал. Заступница выручила, матушка, – монах похлопал себя по груди, отозвавшейся деревянным звуком. – Я ее храню, а она – меня.

– Икону, что ли, везешь? – догадался Фимка.

– Ее, чудотворную, – подтвердил возница.

Товарищ его тем временем вернулся в мирную свою ипостась – прикрыл веки и заклевал носом.

В номере варшавской гостиницы паулины мгновенно переменили католическую славную веру – на русскую ортодоксальную. С изумлением глядели Фимка и Яков на стремительное переоблачение из коричневых простреленных ряс – в черные рясы русских монахов. У обросшего блондина-весельчака под рясой обнаружился не только сверток с иконой, но и кольчужный доспех, дорогой и редкий – ювелир Фимка тут же оценил его и аж присвистнул от восхищения:

– Так вот что тебя хранило! А я-то думал, и впрямь икона…

– Нет спасения без истинной веры! – поднял значительно палец другой монах, тот, что прославил себя недавно меткой стрельбою. – А доспех – то лишь видимая подмога.

Тут дверь приоткрылась, заглянула девица непотребного рода занятий – о чем свидетельствовали веселые ленты на ее переднике, – и поманила философа за собою. Тот разгладил на себе новую черную рясу и устремился на поиски приключений.

Ювелир Любшиц, уже осознавший, что спутники их недалеко ушли от недавних лесных татей, устроился на краю кровати, завернувшись в одеяло, как куколка, и приготовился отойти ко сну. Он пожелал соседям спокойной ночи, затем извлек из поясного хранилища какие-то свои ювелирные сокровища и рассовал за щеки, словно белка орехи. После чего – смежил веки и то ли уснул, то ли прикинулся спящим.

Монах и Яков – сидевшие верхом на стульях друг напротив друга – переглянулись, монах окинул молодого человека неожиданно колючим взглядом сощуренных лисьих глаз и проговорил вполголоса:

– Что-то мы забыли познакомиться. Или нарочно не удосужились. Но жид, – кивнул он на завернутого в куколку Фимку, – трус и шляпа, и похер, как его звать. А ты молодец, стрелял, не спужался…

– Мне не привыкать, – усмехнулся Яков.

– Иван, – представился монах и после паузы прибавил: – Трисмегист. Божий человек, как сам видишь.

– Яков Ван Геделе, – представился и Яков, – лекарь. А ты, выходит, русский? Или грек? Трисмегист…

– Русский, – лисьи щелки глаз зажглись лукавством.

– Я знаю по-русски, – похвастался Яков. – Мальчишкой в Москве живал, еще при царе Петре.

– Значит, при тебе не стоит нам с товарищем по-русски сговариваться, – подмигнул собеседнику весельчак Трисмегист и вдруг извлек из-за голенища плоскую фляжку, протянул Якову: – Отведай-ка, лекарь, русского гостинца. Зелено вино, полугарное!

Яков сделал глоток и вернул флягу хозяину.

– Скажи, Иван, а Трисмегист – не в обиду тебе, – уж больно чудное имя. Откуда оно такое?

– Ты же в Москве живал, – монах отхлебнул из фляги и протянул ее собеседнику – по-новой, – и о людях тамошних слыхал. Знаешь, вор на Москве есть знатный – Иван Каин? А я, наоборот, Иван – но Трисмегист. Внял?

– Уж понял, что ты не монах, – Яков обжег горло огненной водой, закашлялся. – Значит, это у тебя не фамилия, а вроде титула.

– Льстец! – монах встал со своего стула и от души хлопнул давящегося Якова по спине – кашель прекратился. – Нет у нас титлов, мы не баре.

– Кто ж тогда – неужто все-таки монахи? Один философ так и называл остроги – монастырями дьявола.

Трисмегист вдруг расхохотался так, что в горле забулькала водка:

– Тогда уж к твоим услугам – послушник Карманно-Тяжского мужского монастыря города Охотска, под патронатом архиерея Тихона Воровского, – он даже наклонил голову в шутовском поклоне. – А сам-то ты – кто, откуда? Если не тайна.

– Да уж точно не тайна, – улыбнулся Яков – улыбка у него выходила детская, совсем бесхитростная и какая-то ласковая. – Лекарь, в Лейдене отучился медицине, после странствовал четыре года с шевалье одним, да осиротел, хозяин мой помер. Вот, возвращаюсь в Москву, к дядюшке под крыло, как русские говорят – несолоно хлебавши. Дядька мой доктор в Москве известный, Клаус Бидлоу. Может, знаешь?

– Кто ж на Москве Быдлу не знает? Добрый человек, – колючие глаза Трисмегиста потеплели. – Нашего брата с дерьмом не мешает, различий не делает. Пулю из братишки моего как-то вырезал. Хороший у тебя дядька. А что за шевалье такой был, что с тобой по Европе шастал? Может, тоже знавал я его?

– Шевалье де Лион, – вздохнул опечаленно Яков, с некоторой, впрочем, наигранностью. – Тонкий был господин, шпион искусный, у трех орлов на жалованье. Сам понимаешь: тут и дамы, и гризетки, и балы у немецких князей – только успевай отряхиваться. Да только не уберег я его, свое неверное счастье.

– Как же так?

– Захотелось шевалье в коллекцию и четвертого орла, цесарского, и тут-то ему неведомый завистник тофанки и подсыпал. А я с противоядиями – ну, так себе… Да и нет противоядия пока что от аква тофаны. Вот я и осиротел – отправился мой шевалье в фамильный склеп, а я – к дядюшке, обратно, в Москву, в дерьме и позоре.

– Так ты, выходит, с алхимией накоротке? – оживился Трисмегист.

– Я лекарь, – отвечал Яков, как будто извиняясь, – От кашля могу микстуру состряпать, или от колик, или чтоб не спать всю ночь. Или – чтобы, наоборот, уснуть.

– Или микстурку, после которой человек как на духу все тебе выложит…

– Есть и такая, только для нее эфедра нужна, – легкомысленно отозвался Яков.

– Я тебя в Москве разыщу, – пообещал явно вдохновленный Трисмегист, – пошепчемся.

Они прикончили флягу с водкой. Фимка в своей одеяльной куколке вполне натурально посапывал – спал, не притворялся.

– И нам надо ложиться, – спохватился Яков, – завтра дорога.

– Может, еще по одной? – предложил