Призрак Рембрандта - Пол Кристофер

Сладкая парочка и их компания процветали до самого начала войны, быстро выбившей почву из-под ног шоколадного бизнеса. Сахар почти сразу же стал распределяться по карточкам, а у людей появились дела поважнее, чем производство и потребление мятных шоколадок и столь же популярных шоколадных наборов «Хинто-Минто». Дела у «Мейсона — Годвина» во время войны, напротив, заметно пошли в гору. Пользуясь услугами швейцарских посредников, владельцы с одинаковым рвением вели дела и с победителями, и с побежденными, покупали и продавали и в 1946 году, распухнув от денег и непроданных лотов, решили, что пришла пора расширяться, и купили здание на Корк-стрит, делавшей в то время только первые шаги по своему заляпанному краской пути к славе.

Всю эту информацию, за исключением сведений о сексуальных наклонностях Тернера и Таунсенда и о сделках, проведенных в сороковых годах через швейцарских посредников, Финн в первый же день работы почерпнула из специальной ознакомительной брошюры.

Аукционный дом «Мейсон — Годвин», в штате которого уже более сотни лет не имелось ни Мейсона, ни Годвина, был, конечно, не так велик, как «Сотбис» или — боже упаси! — этот выскочка «Кристис», но зато никто не смог бы обвинить его в неразборчивости. Здесь всегда торговали искусством, и только искусством, в отличие от «Сотбис», где не брезговали ничем — от недвижимости до старых наручных часов, или «Кристис», скатившегося до продажи списанного голливудского реквизита: недавно там была выставлена на торги форма капитана Жан-Люка Пикара из первой серии «Звездного пути», особую ценность которой придавали подлинные засохшие пятна пота актера Патрика Стюарта. По утверждению Страшилы Рональда, его компания руководствовалась принципом «Ars gratia artis» — «Искусство ради искусства» — за много десятилетий до того, как мир услышал о существовании местечка под названием Голливуд.

За благородным георгианским фасадом здания на Корк-стрит располагалась небольшая и элегантная приемная, украшенная антикварной мебелью и периодически сменяющимися полотнами живописцев-академиков девятнадцатого века, довольно заурядными и крайне респектабельными. Весь вид приемной наглядно демонстрировал потенциальным покупателям и продавцам, что аукционному дому «Мейсон — Годвин» глубоко чужды любые проявления легкомыслия и к делу торговли искусством он относится со всей возможной ответственностью. Сразу за приемной начиналась большая галерея с белыми стенами и тщательно продуманным освещением, где выставлялись предназначенные для аукциона лоты. Количество присутствующих в ней охранников не оставляло у клиентов ни малейших сомнений в том, что у «Мейсона — Годвина» и они, и их товар находятся в абсолютной безопасности. Галерея заканчивалась у входа в огромный зал, где когда-то размещались производственные помещения фабрики Тернера и Таунсенда. Иногда Финн казалось, что от его стен еще исходит слабый аромат шоколада и мяты. Именно здесь проходили торги, и некоторые остряки в офисе любовно называли зал «нашим монетным двором». Вдоль левой стены располагались телефонные кабинки для тех участников аукциона, которые предпочитали торговаться заочно; вдоль правой — грузовые лифты и служебные помещения, а напротив входа — возвышение для аукциониста и огромный экран у него за спиной. Вся середина зала была занята тремястами пятьюдесятью очень удобными креслами, предназначенными для тех, кто в дни торгов поднимал маленькие таблички с номерами и повышал цены, а заодно и комиссионные аукционного дома «Мейсон — Годвин».

Весь второй этаж здания был поделен между исследовательским отделом, тщательно проверяющим происхождение и авторство выставляемых на аукцион произведений, и десятком крошечных офисов, в которых такие же, как Финн, молодые женщины-консультанты постоянно висели на телефонах, проверяя, получили ли будущие участники торгов каталоги и хорошо ли устроились в отелях те, кто специально ради аукциона приехал в Лондон. Иногда консультантам доводилось мельком увидеть какое-нибудь произведение, принесенное владельцем для оценки, и либо с первого взгляда отклонить его, либо тут же отправить к экспертам на третий этаж. Там работали небожители, получившие образование в Тринити-колледже в Кембридже или Сент-Эдмунд-Холле в Оксфорде и носившие удивительные имена вроде Филоды, Феликса, Алистера и даже одной Джемаймы. На гораздо более скромных четвертом, пятом и шестом этажах занимались чисткой, реставрацией, окантовкой и хранением сокровищ, принадлежащих самому аукционному дому.

Очень скоро Финн поняла, что на работу ее приняли только ради того, чтобы доставить удовольствие американским клиентам, которые неуютно чувствовали себя в Лондоне и с облегчением вздыхали, услышав знакомый тягучий акцент уроженки Среднего Запада. Кроме того, у нее имелось и еще одно достоинство, высоко ценимое в отделе по работе с клиентами: Финн была замечательно красива. Ее зеленые ирландские глаза, точеная фигурка и длинные рыжие волосы, похоже, значили для руководства дома гораздо больше, чем диплом бакалавра антропологии, степень магистра истории искусств, полученная в Университете Нью-Йорка, и тот факт, что целый год она изучала живопись и скульптуру во Флоренции. В итоге Финн оказалась просто изящной деталью хорошо отлаженного механизма, состригающего двадцать процентов аукционной стоимости картины с продавца и еще двадцать процентов полученной суммы — с ее покупателя.

Так, например, небольшой Жан Дюбюффе — два на три фута, холст, эмаль, масло — ушел с молотка за сто одиннадцать тысяч долларов, но, после того как «Мейсон — Годвин» прибавил свои комиссионные, обошелся покупателю в сто сорок тысяч, а затем еще двадцать восемь тысяч были удержаны с продавца, поскольку его двадцать процентов рассчитывались уже от всей полученной за картину суммы. Таким образом «Мейсон — Годвин», фактически только за то, что свел продавца и покупателя, получил пятьдесят шесть тысяч долларов чистой прибыли, или, иначе говоря, почти половину продажной стоимости картины. И это не считая весьма существенного дохода, получаемого от продажи каталогов предстоящих аукционов. Кроме того, немалые суммы поступали в кассу аукционного дома от «особых» клиентов, получавших каталог вне очереди. «Особыми» автоматически становились все обращавшиеся с такой просьбой и готовые расстаться с кругленькой суммой, ради того чтобы получить каталог на две недели раньше прочих участников торгов.

Основа успеха любого аукционного дома заключается в умении незаметно и тонко убедить потенциального продавца в том, что некое произведение искусства ему больше не требуется, а покупателя — в том, что тот должен завладеть им любой ценой. Разумеется, чем выше окажется эта цена — тем лучше.

Если по завершении сделки у обеих сторон складывалось впечатление, что все их желания и требования были удовлетворены, то иногда через некоторое время их удавалось поменять местами: продавец становился покупателем, а покупатель — продавцом. Такие игры могли продолжаться сколь угодно долго, и одно и то же произведение всплывало на аукционах по нескольку раз, регулярно меняя хозяев и оставляя в копилке «Мейсон — Годвин» солидные комиссионные.

Страшила Рональд хвастался, что один тернеровский восход прошел через его руки одиннадцать раз и принес фирме больше миллиона фунтов комиссионных. Иными словами, все это очень походило на обычное мошенничество. За год работы Финн успела убедиться, что в этом мире художники и их творения всего лишь товар вроде апельсинового сока или сахарной свеклы, а торговля произведениями искусства — дело ничуть не более честное, достойное и полезное, чем спекуляция акциями или земельными участками.