Спутники Волкодава. Ветер удачи - Павел Молитвин

Уничтожать созданное своими руками — не самое приятное занятие, даже если это всего лишь никому не нужные путевые заметки. Когда же заметки эти касаются твоих друзей, в соскабливании их есть что-то и вовсе скверное, и, хотя ученый аррант не верил в сглаз, материализацию дурных пожеланий и прочие варварские выдумки, он охотно дал Зуйко стопку пергаментных листов, справедливо полагая, что очистить их от старых и подготовить для новых записей успеет и потом. Однако этого самого «потом» так и не случилось. Во-первых, потому что Зуйко, придя в восторг от начала «Странствий», потребовал продолжения и едва не набросился на Эвриха с кулаками, проведав, что тот намерен соскоблить написанное. Обходительный обычно парень повел вдруг себя крайне непочтительно и в пылу спора обозвал Эвриховы «Дополнения», вкупе с творениями достославного Салегрина, «глупым занудством», торжественно пообещав, что высокоученый аррант не будет испытывать недостатка в пергаменте до тех пор, пока пишет продолжения «Странствий». Во-вторых, привлеченная им в союзники Ниилит заверила Эвриха, что тот истолковал сказанное ею превратно и, по ее мнению, «Странствия» обязательно должны быть дописаны, ибо представляют интерес хотя бы из-за непохожести на все читанное ею раньше. И наконец, в-третьих, арранту приснился пастырь Непра, сведший его некогда с Хрисом Серторием Панониром. Эврих не часто вспоминал кряжистого настоятеля храма Всеблагого Отца Созидателя, втолковывавшего по вечерам грамоту, философию и числоведение двум десяткам шалопаев подмастерьев, и уж ежели тот, приснившись своему непутевому ученику, сказал: «Пиши!», стало быть, продолжать «Странствия» действительно следовало. Не беда, если их не удостоят вниманием ученые мужи блистательного Силиона, зато будут читать и передавать из рук в руки сверстники Зуйко. Быть может, это даже и важнее, потому что не каждому в жизни повезет встретить Непру, Хриса, Тразия Пэта, Волкодава или Тилорна, у которых сам он, вольно или невольно, учился изо дня в день, из года в год…

— Не работается? — прервал размышления арранта Иммамал Биилит — сухощавый купец из Саккарема, волей судеб вынужденный провести зиму в Галираде и с нетерпением ожидавший появления слепа по борту «Ласточки» Рудных гор, называемых халисунцами Сарват Керулим — Тропа-Через-Море.

— Разве это работа? Настоящая работа ждет нас на берегу. Записи же, которые я время от времени делаю, являются скорее приятным времяпрепровождением, чем-то вроде игры в кости. — Эврих кивнул на кучку купцов, расположившихся на циновках и подушках в тени палубного тента.

— Э-э, нет, любезнейший! Я наблюдаю за тобой от самого Галирада, с тех пор как случай свел нас на борту «Хлебного колоса». И сдается мне, нанимаясь помощником к Березату Доброте, ты пекся не столько о том, чтобы набить мошну, сколько о том, чтобы без проволочек попасть в нужное тебе место. Во всяком случае, на странствующего ученого — собирателя мудрости ты похож не в пример больше, чем на торговца.

— У тебя острый глаз, почтенный Иммамал, — признал Эврих, пряча в один поясной пенал перо и чернильницу, а в другой — свернутые в трубку листы пергамента. — И все же ты прав лишь отчасти. Странствовать по миру в чаянии обрести новые знания могут лишь очень богатые люди, к числу коих я не отношусь. В Кондаре, Нарлаке и Халисуне я старался выгодно сбыть не только товары Березата, но и пристраивал свои собственные. Морское путешествие — развлечение дорогостоящее…

— А в последние годы к тому же еще и небезопасное, — подхватил Хилой Шаралия — пышнотелый халисунец, севший на «Ласточку» в Сахре и успевший уже переругаться с доброй половиной купцов, утверждавших, что соленая сельдь, которую он везет в Мельсину, давным-давно протухла и, ежели бочки с ней немедленно не выкинуть за борт, все их товары насквозь провоняют ею и будут безвозвратно испорчены.

— Ох уж мне эти байки про мономатанских пиратов! — отмахнулся от Хилой саккаремец. — Вольно же распространять их тем, кто надеется благодаря им вздуть цены на привезенный из-за моря товар. Но слышать их от купца, который с первым же весенним судном намерен обогнуть Рудные горы…

— Меня-то, как ты мог догадаться, погнали в путь мои бочки с сельдью, — миролюбиво ответствовал Хилой. — Они пролежали на складах Сахра вдвое дольше, чем следует, и выбор у меня был невелик: рискнуть жизнью либо сделаться нищим. Ежели вы тоже везете нечто скоропортящееся, я готов вам посочувствовать. В противном же случае…

Сложив складной стульчик, Эврих прислонил его к фальшборту и сделал вид, что не понял обращенного к нему вопроса, предоставив тем самым возможность ответить на него Иммамалу.

— Я везу на родину льняное полотно, — не слишком охотно ответствовал поджарый саккаремец. — И если что-то угрожает моему товару, так это твои вонючие бочки. Ума не приложу, чего ради ты взялся везти за море тухлятину, за которую не выручишь и десяти медяков!

— А вот тут ты, любезный, сильно ошибаешься. Расплачиваться со мной будут серебром и более чем щедро. Если только «стервятники Кешо» позволят нам добраться до столицы твоей благословенной родины.

— Не сочти за дерзость, но кому и для каких нужд собираешься ты продать свой товар, издающий и в самом деле несколько специфическое амбре? — полюбопытствовал Эврих, отчетливо ощущавший распространяемый бочками душок, несмотря на то что они были принайтованы в кормовом трюме «Ласточки».

— Приятно встретить разумного человека, который, вместо того чтобы обвинять старого толстого Хилой в глупости, спрашивает у него, зачем тот делает то, что делает, — ухмыльнулся обитатель солнечного Халисуна и ткнул жирным пальцем в сторону Иммамала: — Ты ведь, любезный, любишь поливать рис, просяную или ячменную кашу сайвасой? Без этого острого соуса в приморских городах Саккарема не обходится ни одна трапеза, — пояснил он, видя недоумение арранта. — Сайвасу приготовляют, заквашивая со специями маленькую, с ладонь величиной, рыбку — сайву. Испокон веку бедняки ели ее на первое, второе и третье, утром, днем и вечером, по праздникам и будням и в конце концов изрядно повыловили. Последние годы сайву употребляют исключительно на изготовление соуса, и стоит он недешево. Естественно, повара начали думать, из чего бы изготовить сайвасу в отсутствие сайвы…

— Фу! Клянусь Богиней, теперь я убежден, что не только товар твой, но и тебя самого надлежит немедленно выбросить за борт! — в негодовании воскликнул Иммамал. — Из-за таких, как ты, гибнут традиции и благословенный Саккарем утрачивает свой подлинный, искони присущий ему облик. Вместо сайвы — тухлая сельдь, вместо наследного шада — нардарский конис, взявший замуж блудливую незаконнорожденную девку, а вместо служителей Богини Милосердной — нечестивые ученики Богов-Близнецов. Прав, тысячу раз прав был император Кешо, запретив таким, как ты, приближаться к берегам Мавуно!

— Во имя Лунного Неба! О чем ты говоришь, почтеннейший?! Чем не угодила тебе моя сельдь? Ведь не мои, а твои соплеменники придумали употреблять ее вместо сайвы! Марий Лаур, по всеобщему убеждению, стоит дюжины Менучеров, а что касается Кешо…

— Молчи! Не желаю слушать богопротивные речи из уст недостойного халисунца! Да иссушит Богиня Воздающая ваши реки! Да обрушит она на ваш нечестивый край великую сушь! Да нашлет она на поля ваши полчища саранчи, а на города мор и глад!.. — Сыпя проклятиями, пышущий праведным гневом Иммамал поспешил покинуть скверную компанию, и Хилой, глядя ему вслед, задумчиво произнес: