Человек у реки (сборник) - Евгений Ставцев

Увещевания и уговоры папы, скрашенные горячими оладьями и утренним чаем бабушки, возымели успокоительный эффект: девочка дала себя умыть, одеть и усадить в машину. Попрощавшись с дедушкой и бабушкой, девочка радостно махала им ручкой из окна папиного автомобиля, осознавая, что очень скоро она приедет к ним ещё раз в гости, возможно, завтра, а может быть, сегодня, – думала девочка, не совсем понимая смысл этих временных категорий и часто путая их между собой.

Всю дорогу девочка оживлённо, с деловитостью, свойственной трёхлетним детям, пересказывала папе о том, как хорошо они играли на даче, ходили в баню, лежали на печи. Девочка периодически замолкала, смотрела задумчиво в окно, а потом, словно возвращаясь мыслями к пережитому, спрашивала отца:

– Папа! А мы ещё приедем к бабушке-дедушке?

– Приедем! – отвечал Глеб.

– Вчера? – спрашивала дочка (она путала с понятием «завтра»).

– Вчера, – кивал головой отец. И девочка, счастливая убедительным ответом папы, вновь замолкала.

Машина ехала по дороге. Позади остался дачный посёлок. За окном мелькали тёмные пролески; поля, залитые утренним солнцем; клубящаяся паром речка; вдали вырисовывались мутные горы. Новый день набирал силу, он просыпался, разбуженный солнечными лучами, обещая быть ярким и светлым, а значит, и весёлым.

Глеб жадно пил глазами утренние пейзажи, с нетерпением ожидая, когда он станет частью этих пейзажей, когда он растворится в них, наслаждаясь единением с природой и одиночеством художника, рыбака или фотографа. Ему хотелось быть «всем и сразу» в этом многообещающем дне. Он торопился как можно быстрее избавиться от дочери, чтобы было больше времени для самого себя. Но чем ближе они подъезжали к городу, тем сильнее Глеб начинал беспокоиться. Он никак не решался сказать дочери, что ей сегодня придётся идти в детский сад.

За окном автомобиля замелькали знакомые дома, улицы, здания, скверы. Люди и машины торопились на работу, школьники с рюкзаками и портфелями шли в школу, малышей родители тащили за руки в детские сады. Город шумел будничной суетой и утренней суматохой, так резко контрастирующий с оставленным за лесом тихим, ещё спящим, дачным посёлком.

Глеб остановил машину у ворот детского сада. Дочка, раскрыв коварный замысел отца, разразилась плачем.

– Папа! Я не хочу в садик, – сквозь слёзы проговорила девочка.

Глеб сидел, не поворачиваясь, и молчал, давая ребёнку выплеснуть свои эмоции. Но девочка не успокаивалась.

– Папа! Я не хочу в садик. Я хочу домой-ой-ой! – повторяла она.

Глеб продолжал молчать, надеясь, что дочка проплачется и смирится со своим положением. Но дочка не успокаивалась. Как заезженную пластинку она повторяла одну и ту же фразу: «Папа! Я не хочу в садик!»

Наконец, Глеб начал вести диалог с дочерью. Он уверял девочку, что не может не везти её в садик, потому что у него много дел сегодня, что он поедет на работу и дома никого не будет. Он говорил о том, как полезно ходить в садик, потому что там много игрушек, всегда есть с кем поиграть, какие интересные занятия проводятся с ребятками в садике.

Но девочка и слышать ничего не хотела из того, что говорил ей папа. Слёзы ручейками стекали по детским щекам, нос распух, а перепачканное и заплаканное лицо покрылось красными пятнами. Девочка всхлипывала от горя и непонимания. Глеб был мрачнее тучи и чувствовал, что начинает выходить из себя. В мыслях он ругал себя за то, что вообще возил дочку на дачу, ведь после хорошего загородного отдыха и взрослому человеку бывает тяжело быстро перестроиться на рабочий лад. Что уж говорить о ребёнке!?

Поскольку уговоры не помогли, Глеб решил перейти к физическому воздействию. Но как только он попытался взять дочку за руку, девочка, не переставая плакать, забилась в угол автомобильного салона, отпихиваясь от отца руками и ногами. Глеб предпринял вторую попытку, уже с другой стороны салона, но получил такой же отпор. Проходящие мимо люди стали оборачиваться, кто-то из любопытства, кто-то с мыслями осуждения. Но Глеб не обращал на них внимания. Он стоял в полной растерянности, ведь он не собирался ещё один день нянчиться с дочерью, потому что этот день предназначался только для него, для его личного времени.

В сердцах, не то от злости, не то от отчаяния, Глеб хлопнул дверью машины и упал в водительское сидение. Он кипел от возмущения, ведь рушились все его планы на долгожданный выходной день. В висках застучали молотки, в груди клокотало всё от негодования. Глеб готов был взорваться криком и руганью. Он резко повернулся к дочери, чтобы выплеснуть на неё свой гнев, но замер от неожиданности… Из угла салона автомобиля на него смотрели раскрасневшиеся от слёз глаза. В них был не испуг, а скорее мольба о пощаде и помощи.

Глеб выдохнул. Затем перевёл дух и, как можно было в его состоянии, тихим голосом выдавил из себя:

– Поехали домой.

* * *

На следующий день дочка Глеба без уговоров и капризов, довольная, поiла в детский сад и весь день показывала ребятам свой рисунок, нарисованный вместе с папой акварельными красками. На рисунке был изображён домик, окружённый ёлочками; из печной трубы шёл дым; перед домиком раскинулось голубое озеро, в котором плавали разноцветные кораблики.

Нижний Тагил май 2014 г.

Рассказ, записанный по мотивам реально происшедшего случая в Санкт-Петербурге летом 1998 года.

Будучи не профессиональным, но увлечённым этнографом, я собирался поступать в аспирантуру, чтобы в будущем более чётко для себя и окружающих формулировать этнографические понятия. Собрав необходимые сведения о документах и прочих требованиях для поступления, я с чувством полного удовлетворения вышел из университета. Поскольку погода была чудесная, а времени предостаточно, я решил прогуляться и не спеша двинулся к Стрелке Васильевского острова. Когда я проходил мимо Таможенного переулка, моё внимание привлёк небольшой магазинчик с очень серьёзным названием «Академкнига». Я свернул в направлении к магазину и вскоре оказался на его высоком крыльце, находящемся с торцовой стороны большого дома, из которого, впрочем, и состоит одна половина Таможенного переулка. Другая же половина более разнообразна: здесь находится ресторан «Старая таможня» и центральный вход в знаменитую Кунсткамеру. Если бы не зазывающая табличка «Академкнига», можно было бы принять это крылечко за обыкновенный чёрный ход или запасной выход. Тем не менее, я открыл дверь и вошёл в тускло освещённый коридорчик, в котором слева и справа располагались двери. Недолго думая, я открыл правую дверь и вошёл внутрь.

Обстановка в помещении сильно напоминала школьную библиотеку, причём очень маленькую. Вдоль двух стен располагались стеллажи с подержанными книгами, напротив которых за старым деревянным столом, заваленным не менее старыми книгами, сидела… нет, ещё не старая, но уже не молодая женщина, скажем, «бальзаковского возраста». Женщина читала какой-то толстый журнал и время от времени бросала взгляд поверх своих очков, нацепленных на кончик носа, на толкущихся возле стеллажей покупателей. Поскольку магазинчик был невелик по площади, то и тех пятерых человек, находящихся в нём, уже можно было назвать толпой. Да я тут ещё, извините, припёрся со своим рюкзаком.