Дендрофобия - Наталья Горская

Всё в этом городе шок – его рождение в результате многолетней изнуряющей войны, количество имён, революции, Блокада. Не шутите с ним.

Холодный, туманный и свинцовый Петербург только с некоторой натяжкой можно сравнить с Венецией – этим лёгким, светлым, тёплым городом, после которого всё разочаровывает. Но я не была в Венеции, поэтому меня пока не разочаровывает та красота, которую я вижу каждый день. А вижу я наш городской парк. Его основали после Великой Отечественной войны, в мае 1950 года на пятую годовщину Победы, как символ возрождения жизни, тогдашние школьники. Поколение моего отца. Они тогда учились в Городской мужской гимназии, где потом была музыкальная школа, а сейчас располагается ОВД. Я даже знаю, где растёт рябина, посаженная моим папой, и как найти клён, который посадил его старший брат – мой дядя. Ещё здесь остались старинные деревья, которые помнят моих прадедов. Потому что парк разбили на месте старинного сквера, который сильно пострадал при бомбёжках.

Как хорошо, что кто-то позаботился, чтобы этот мир был красив даже после войны! А ты просто описываешь эту красоту, потому что такая красота не может остаться незамеченной живым существом. Даже в Райцентре нет такой красоты.

Я знаю тут все стёжки-дорожки: какая куда выходит, как лучше пойти, чтобы выйти на ту или иную улицу. Мне нравилось в детстве выходить из парка на улицу Леонтьевскую, которую после революции зачем-то переименовывали в улицу Коммунара Драндулетова, но это название так и не прижилось – редкий случай в советской истории. Улица эта вымощена крупным булыжником – таких улиц полно в небольших городках России. Я любила шагать по этим гладким и круглым огромным камням, которые напоминали мне мозаику, потому что все были разного цвета и оттенка: розового, кирпичного, серого, кроваво-красного, белого, дымчатого. Особенно красивы были чёрные булыжники со светлыми вкраплениями. И нам, детям, даже в голову не приходило, что мы видим только малую часть камня, его верхушку, а сам он почти весь погружен в землю! А в дождь и морозы булыжники становились блестящими и скользкими, отчего детям ещё больше нравилось бегать по ним. В отличие от погруженных в свои проблемы взрослых, которые не замечали ни многообразия камней, ни их цвета, ни великолепной гладкости.

На улице Леонтьевской открывался очаровательный вид из парка на дом с резными наличниками в конце, а сбоку шли заборы, из-за которых выглядывали заросли жасмина и сирени. Сказочное, гипнотизирующее своей красотой место! Как в волшебных стихах Александра Кушнера:

Евангелие от куста жасминового

Дыша дождём и в сумраке белея,

Среди аллей и звона комариного

Не меньше говорит, чем от Матфея.

Всей этой сказке совершенно не шло название «улица Коммунара Драндулетова»! Хоть и был этот Драндулетов по брутальным мужским меркам героем: беспощадно расстреливал белую контру, а потом сама контра вздёрнула его на осине, как Иуду. Потому что был он когда-то в их белом строю, покуда красные идеи не затуманили его буйную голову. Его имя дали улице, к которой он вообще не имел никакого отношения – не жил на ней, не работал и даже есть подозрение, ни разу не ходил по ней. Но произошло какое-то неконтролируемое даже тоталитарной властью отторжение этого нового названия, как кровь иногда отторгает другую кровь при переливании. И тут уж никакая власть не в силах контролировать такой глубинный процесс.

А Леонтьевской улица называлась аж с XVII века. Когда мы были детьми, в стране не было такой многочисленной эстрады, как сейчас. На весь Советский Союз гремели два имени: Алла Пугачёва и Валерий Леонтьев. И некоторым из нас казалось, что улица носит название в честь самого Валерия Яковлевича. Это было бы здорово, но на самом деле жил здесь несколько веков тому назад некий Леонтий, который виртуозно подковывал лошадей. А лошадь в те далёкие времена была что сейчас автомобиль. Вот и шли все к этому Леонтию, как в автомастерскую, поэтому и улица сначала получила название Леонтиева, а потом уж стала Леонтьевской. Красивое название! Звучит, словно прозрачная шёлковая лента струится и неслышно хлопает своими складками в воздушном потоке!..

Так получилось, что на этой же улице, когда она ещё носила своё советское название, родился и вырос будущий местный предприниматель по фамилии… Леонтьев. Бывает и такое. Предприниматель этот дожил до двадцать первого века и оказался одним из немногих, кто уцелел из той бизнес-когорты, что орудовала в городе на базе разваливающегося Леспромхоза и местного Деревообрабатывающего комбината. Многие тогда стремительно богатели, а потом куда-то исчезали. Кто в тюрьму садился за растрату, кто драпал на ПМЖ за границу или даже в Москву. Кто-то банально спивался, искренне не понимая, на что ещё можно потратить такие сумасшедшие деньжищи, которые сыпались на них только от посредничества в перепродаже древесины, торфа и прочих даров леса. Кого-то убивали за долги. Леонтьев оказался единственным, кто обладал предпринимательской жилкой: не разваливал, а пытался сохранить и предприятия, и рабочие места, и подшефные объекты. Комбинат уцелел во многом благодаря его стараниям, за что его очень уважали и ценили работяги, но недолюбливали конкуренты. Спасало то, что его любили менты и рэкетиры, потому что у Леонтьева всегда были деньги для них. В отличие от прочих вертопрахов, которые умудрялись за два-три дня просадить целое состояние, какое в Америке или Европе сколачивают за два-три поколения. От такой непростой жизни он постарел раньше своих лет, страдал язвой желудка и еле волочил ноги по причине отбитых почек и ножевого ранения, полученного ещё в Перестройку. Ходил в телогрейке и кирзовых сапогах, ездил на «УАЗике» – не видел смысла ломать дорогие иномарки на наших колдобинах. То есть был совершенно не похож на бизнесменов, как их принято показывать в современном кино: весёлых беззаботных бабников, ещё и очень глупых, судя по тому, как их с лёгкостью «разводят» недалёкие киношные золушки. Так что зрителю не понятно, как такой дурак и простофиля сумел закрепиться и удержаться в непростом отечественном бизнесе.

С тех пор название улицы стало ассоциироваться именно с предпринимателем Леонтьевым. У ничего не знающих приезжих дачников отвисала челюсть: «Ни фига себе – здесь уже улицы в честь барыг называют!».

Здесь особенно хорошо летом в зной, когда парк «изумрудно мрачен». А как тут красиво золотой осенью, какая кроется во всём этом поэтическая атмосфера!.. И начинаешь понимать, что

Непорочно наше богатство,

Другая пора настала:

Земля покрылась серебром,

А золото пропало.[1]

Поздней осенью, вопреки устоявшемуся мнению, что это – время смерти природы, становится ещё лучше, когда в безветрие деревья и опавшие листья словно бы спят каменным сном, когда природой можно любоваться, как драгоценностью. Когда «долги дни короткие, ветви в небе скрещены, чёрные и чёткие, словно в небе трещины»[2]. И уже снег скрипит под ногами, а деревья похожи на застывшие кораллы на дне морском. Но вот стая воробьёв резко сорвалась с ветвей, и… осыпалось хрупкое чудо!