Мефодий Буслаев. Тайная магия Депресняка - Дмитрий Емец

– Минуту терпения, синьор помидор! В таком важном деле, каквручение фотографии первой жертвы, необходимо соблюсти все формальности. Дляэтого мне нужен еще один представитель мрака!.. Прошу, Аида Плаховна!

Прежде чем Меф успел удивиться, в кресле появиласьМамзелькина. Она сидела здесь, видно, давно. В одной руке – большая кружка смедовухой, в другой – глиняная трубочка, клубящаяся дымком. Меф не помнил,чтобы он видел эту трубочку раньше.

Мамзелькина поклонилась Мефу и продолжила посасыватьтрубочку. Вступать в разговоры она явно не собиралась, предпочитая роль немогосвидетеля.

– Аида Плаховна, вы готовы? – официальным тоном спросил ееАрей.

– Я как лапша быстрого приготовления, всегда готова, –отвечала Мамзелькина.

– Тогда не будем тянуть кота за аппендицит, как говоритУлита! Приступим!

Мечник придвинул к себе осколок мраморной плиты с клеймомКанцелярии мрака и начертил на ней индивидуальную опознающую руну – нечто вроделичной подписи стража мрака. Плита оплыла, как забытый на солнце шоколад,забурлила. На поверхность, как из трясины, стали подниматься пузырьки.

– Как видишь, брат Меф, никакого надувательства – сплошнойлохотрон! – с усмешкой сказал Арей, жестом показывая Буслаеву, что нужноделать.

Стараясь, чтобы не было заметно, что он брезгует(брезгливость у стражей мрака не поощрялась), Меф погрузил в камень руку иосторожно пошарил. На ощупь плита была вязкой и липкой, как кисель. Что этокольнуло ему палец? Ага, угол фотографии. Меф готов был поклясться, что снимокпоявился внутри плиты только что.

Меф достал его, расправил, стер грязь и, ощущая на себевзгляд Арея, стал изучать снимок. Темные дуги бровей. Спокойная, ненапряженнаяулыбка, что вообще-то большая редкость для фото, где все вымученно ждут птичку,явно намереваясь сотворить с ней что-то нехорошее.

– Проклятье! – тихо сказал Меф. Он надеялся, что плита дастему снимок кого-то другого. Кого ему не будет жаль.

– Ты что, знаешь ее? Видел раньше? – спросил Арей.

Плаховна и он уставились на Мефа с равным интересом.

– Да. Это девчонка-валькирия, – с усилием произнес Меф.

– Которую ты не убил, хотя у тебя была возможность, –вежливо напомнила Мамзелькина.

Меф смутился.

– Ну и у нее была… Но почему именно ее? Разве подойдет нелюбой эйдос?

– Для обычного стража – любой. Но наследник мрака – этонечто иное. Старт должен быть убедительным. По-моему, валькирия – это как разто, что нужно. Тебя будут уважать, – сказал Арей.

– Считаете, она отдаст свой эйдос мне? Даже убей я ее – неотдаст. Силой же его не отнимешь, – начал Меф и замолчал, заметив, как Арейнетерпеливо нахмурился.

– Думай, синьор помидор, думай! Нытье и отговорки – длянеудачников. У этих болванов нет времени побеждать. Свои дни они тратят напоиски причин, почему они ничего не сделали и кто им помешал.

Меф удрученно кивнул и еще раз посмотрел на снимок.

– Ты слышала? Мне нужен твой эйдос! – сказал он фотографии.

Девчонка продолжала улыбаться спокойно и радостно. Либофотография была обычной, неоживающей, либо та, кого она запечатлела, никак неждала от Мефа беды. Нет, все-таки в изгибе бровей этой валькирии есть что-тобезумно знакомое! Что-то, что он видел многократно, к чему был привязан. Может,в школе, может, где-то еще, может, кто-то просто был похож на нее. Но почему жетак ломит виски, когда он пытается вспомнить?

– Больше мы тебя не задерживаем. У вас нет вопросов к нему,Аида Плаховна? – спросил Арей.

– Есть. Где у вас медовуха?

– Ну на этот вопрос я отвечу и без него, – сказал мечник,подходя к дубовому шкафу в углу кабинета.

Покинув кабинет Арея, Мефодий подошел к окну приемной.Январь медленно переползал в февраль. Настенный календарь с идиллическимикартинами стрелецкой казни готовился расстаться со своей первой головой – сосвоим первым листом.

На Большой Дмитровке, 13, как и везде, была зима.Малозаметная в центре, здесь она проявлялась желтоватой наледью у стен домов исосульками на телефонных будках. Вечером снег, ночью мороз, утром слякоть.Следуя причудам погоды, душа то замерзает, то оттаивает. И радостно на ней, и слякотно,и морозно, и тревожно.

– Где Улита? Позови ее сюда! – догнал Мефа рык Арея.

Меф оглядел приемную.

– Не позову. Нету ее.

– Что за фокусы вообще? Снова ушла на прополку бананов?.. –возмутился Арей.

Последнее время секретарша часто пропадала, почти забросивдела. Арей переносил это в целом довольно спокойно. Слуга мрака, он уважалчужие пороки. Гораздо хуже он относился к чужим добродетелям.

У Улиты же была пора любви. Она логично рассуждала, что вдвадцать лет надо развлекаться, а начать разбирать бумажки не поздно и всемьдесят. Все лучше, чем смотреть сериалы и доставать окружающих бесконечнымижалобами.

На многозначительные угрозы Тухломона и прочихкомиссионеров, недовольных тем, что их отчеты попадают в Тартар позже обычного,Улита плевать хотела. Ей ведом был главный секрет бытия: с человеком, которыйне боится и всегда радостен, ничего дурного приключиться не может.

* * *

Стараясь не думать о валькирии, Меф уселся за стол Улиты истал просматривать последнюю кипу пергаментов. Рассортированные пергаменты онбросал Дафне, которая ловила их и раскладывала по полосатым сумкам, дешевым ивместительным, которые любят торговки на вещевых рынках. Пергаменты готовилиськ отправке в Тартар.

– Аренда три года и больше – вторая сумка, – распоряжалсяон. – Аренда более года до трех лет – первая сумка. Аренда менее года – третьясумка. Стоп, срок заклада истек! Четвертая сумка!.. Дафна! Ты не в ту сумкукладешь!

– Ой! Вот дырявая голова! Я нечаянно, – спохватилась Даф,изображая крайнее раскаяние.

Меф усмехнулся:

– Я так и понял. Всякий раз, как эйдос должен оформляться наизъятие – ты путаешь сумки.

– Что ты хочешь от бедной девушки? Целых четыре сумки и всеодинаково полосатые! Эти полоски путаются у меня в голове, и я лишаюсьспособности что-либо запомнить!