Никто и звать никак - Полина Ром

Зачем? За что — так? Я бы могла понять всё…

Новую любовь могла бы понять… Но не эту грязную и чудовищную ложь! Меня захлестывали волны отвращения. Скорее всего это не первый раз. Но я не понимала — за что? Я не плакала, слез просто не было. В парке, куда я дошла, было слишком светло и многолюдно. Я, как раненое животное, искала темноты и безопасности. Свернула с шумной аллеи и побрела по тропинке. Где-то недалеко, я помню, было декоративное озеро. И меня раздражал молодой парень, который шел вслед за мной. Опасности я не чувствовала — кругом люди, еще не ночь.

— Деньги давай!

— Что, простите?

— Сумку давай, тварь! — казалось, он близок к истерике…

Парня трясло и бегающий, рассеянный взгляд не мог остановится в одной точке. Наркоман?

— У меня нет сумки.

Он молча схватил меня за плащ на груди и начал выворачивать карманы. Декоративные карманы. Он злился, что не может попасть туда рукой. Я слабо трепыхалась, пыталась оттолкнуть и вдруг поняла, что нужно просто закричать и придет помощь. Кругом полно людей! И я закричала…

Боль не была сильной, я смотрела на пятно крови, которое расплывалось на светлой ткани плаща и не понимала, почему темнеет в глазах…

Зато становится так спокойно и безразлично…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​

Я очнулась от качки и запаха моря и от того, что кто-то тряс меня за плечо, скрипучим голосом взывая издалека:

— Элиза, Элиза…маои ирано… зайна, зайна, Элиза…

Открыла глаза…

Слишком четкие и странные были ощущения — море, влага, шершавое дерево у локтя…

Я лежала на матрасе, на шелковой скользкой простыне. Старая женщина, стащив с меня толстое одеяло, трясла за плечи, плакала и чего-то хотела…

— Зайна, гальдо, Элиза, зайна…

Я не понимаю что она говорит, совсем не понимаю… Она хочет, что бы я встала?!

Я села с большим трудом — боль в затылке каталась горячим игольчатым шаром. Слух возвращался. Звуки стали резче, ближе и страшнее…

Крошечная два на три деревянная клетушка, узковатая полка-кровать, окна нет. Сундуки или короба стопкой. Отдельно один большой, деревянный, окованный медными полосами ящик, на нем мягкая рухлядь. На стене крепятся два кованых подсвечника с горящими свечами. Старуха продолжала меня трясти и тянуть, но…

Я читала книги о попаданках. Изредка. Сережа считал их низкопробным чтивом и смеялся, если видел у меня в руках книгу в мягкой обложке. Мне приходилось убирать их с глаз.

Но сейчас осознание собственного попаданства пришло сразу. И это не по тому, что место странное. А потому, что я помню момент убийства там, дома… Совершенно отчетливо помню, как усыпала-уплывала в темноту и покой. И яркую вспышку света перед окончательной темнотой — тоже помню.

Сейчас мы плыли, это явно судно, меня качает и я не понимаю, что хочет женщина, куда тянет. Но мир не мой- темная коса, стекавшая по почти детскому плечу, по тонкому шелку белой сорочки, лучшее тому подтверждение. И лужица крови, подтекающая из под двери… Это именно кровь, ее запах вплетается в запахи моря и горящих свечей.

Тогда, в первые минуты, я не размышляла так долго, не вспоминала слова типа «ток-шоу», «розыгрыш», «обман». Все и так было слишком очевидно. Я просто приняла это — как данность. Это другой мир. Я попаданка. Там, за дверью, идет бой. Я хочу выжить.

За дверью слышались хрипы, глухое хеканье и удары металла о металл…Вот кто-то врезался в дверь так, что дерево затрещало…

Старуха прижалась ко мне и я ощутила кисловатый запах старческого немытого тела, близко увидела морщины, крошечные неопрятные комочки слизи в уголках старческих глаз, чуть поблескивал на щеке след сбежавшей слезы.

Внезапно женщина оттолкнула меня, засуетилась. Схватила с сундука тряпье и начала натягивать на меня, прямо на тонкий шелк ночной сорочки, платье. Толстый зеленый бархат, желтое шитьё тускло поблескивает в свете мечущихся огоньков свечи, нелепая шнуровка с боков. Зато мне становится теплее. Я все еще не могу решится подать голос. Мне кажется, что она сразу поймет… Тяжелое влажное сукно — плащ. Меховая опушка и металлическая застежка под подбородком.

На ноги мне она, с трудом сгибаясь, натягивает что-то вроде вязаных гольфов и одевает кожаные грубые башмаки без завязок, без шнурка. Одежда сидит на мне так, как будто я всю жизнь носила такое.

И там, на сундуке, под грудой тряпья — обруч. Старуха судорожно одевает мне его на голову и встает впереди меня, лицом к двери. Складывает руки под подбородком и бормочет что-то невнятное — молится…

Дверь, не слишком крепкая, разлетается щепой под ударами. Топор? Секира? не знаю…

Отпихнув ногой тело, в комнату вваливается огромный мужик. Космы по бокам лица сплетены в косицы, на них металические колечки, они тихо позвякивают и я равнодушно удивляюсь, что слышу этот слабый звон, борода, металлические бляхи на одежде и высокие железные наручи. На руках кровь, уже подсыхающая и свежие кровоточащие царапины… Остаток двери висит наискось на одной петле. У него совершенно безумные глаза, взгляд бегает по стенам, полу, останавливается на старухе… Он дышит шумно, отфыркиваясь, как будто вынырнул из воды. Все это длится какие-то доли секунды. А потом он резко хватает женщину за руку, дергает на себя и я вижу, как из ее спины, на уровне пояса, на мгновение высовывается хищно блестящая сталь, смазанная ровной кровяной пленкой…

Я не могу даже заорать от страха… Серое безразличие опускается на меня плотным покрывалом и крепко пеленает мозг и тело…

К запаху моря и крови примешивается резкий запах нечистот…

А у меня лениво, неторопливо текут мысли, не имеющие никакого отношения к моей жизни и смерти:

— Он повредил ей кишечник…

А женщина все еще жива. Она слабо ворочается на полу, скребет костлявыми немощными пальцами по доскам, по огромным сапогам убийцы и хрипло, захлёбываясь твердит одно слово:

— Райга… райга… райга…

Отпихнув ее ногой как вещь, не нужную и не опасную, он подходит ко мне и грубо, грязной рукой берет меня за подбородок, задирает голову и смотрит в глаза…