Социальная справедливость и город - Дэвид Харви

Изначально я также придерживался взгляда, что конструирование теории требует изобретения соответствующего языка с четкими определениями и понятиями, которые должны использоваться для «говорения о» феноменах в их логической согласованности. Я осознавал, что определения могут диктовать выводы и что система мысли, воздвигнутая на незыблемых определениях, категориях и взаимосвязях, может блокировать, а не стимулировать нашу способность понимания мира. Но все это казалось тогда мелочами, сопутствующими процессу научного познания в целом. Теперь же я полагаю, что акты категоризации являются определяющими: важно понять, как появляются категории, как они наделяются значением и трансформируются в процессе использования на практике. Поэтому в части II появляется тенденция определять значения в контексте и в системе отношений — другими словами, значения рассматриваются как подвижные, но изменяющиеся не в случайной или произвольной манере, а в процессе освоения обществом определенных направлений мысли для рационализации тех, а не иных конкретных наборов действий.

Похожая эволюция происходит и в подходе к верификации. От первоначальной позиции, в которой верификация видится как процесс доказательства (с помощью общепринятых методов) эмпирической релевантности и применимости абстрактных предположений, я пришел к убеждению, что она не может быть отделена от социальной практики в целом. Есть разные типы теории с разными функциями, выполняемыми в социальном контексте, и каждый тип имеет свою собственную процедуру верификации. Общее различение (представленное в дополнении к главе 4) между status quo теорией, революционной теорией и контрреволюционной теорией немного проясняет проблему верификации. Верификация происходит на практике, что означает, что теория и есть практика в самом важном ее значении. Когда теория становится практикой в процессе ее применения, тогда, и только тогда она действительно верифицирована. За этим утверждением, да и за всей эволюцией концепции теории, содержащейся в этой книге, конечно, стоит переход от философского идеализма к материалистической интерпретации идей, возникающих в определенном историческом контексте.

2. Природа пространства

Размышлять о пространстве можно в самых разнообразных терминах. Очень важно сформулировать адекватную концепцию пространства, если мы хотим понять городские феномены и общество в целом; при этом природа пространства для социального исследователя кажется окутанной мистической пеленой. Если мы считаем пространство абсолютным, оно становится «вещью в себе», существующей независимо от предмета исследования. Тогда мы принимаем за данность, что оно обладает структурой, которую мы можем использовать для классификации и идентификации феноменов. Взгляд на пространство как на относительное (relative) предполагает, что оно рассматривается как отношение между объектами, которое существует только потому, что эти объекты существуют и связаны между собой. Есть и другой смысл, в котором пространство может рассматриваться как относительное, и я решил называть его реляционным (relational), — пространство здесь рассматривается, вслед за Лейбницем, как содержащееся в объектах в том смысле, что объект может считаться существующим только тогда, когда он содержит и заключает в себе отношения к другим объектам. В главе 1 этой книги на первый план выдвигается релятивистский взгляд на пространство. Но этот взгляд затем оспаривается особым образом. Выдвигается онтологический аргумент, пытающийся ответить на вопрос «Что есть пространство?». Более того, этот философский вопрос, как представлялось, должен независимо ни от чего иметь философское или лингвистическое решение. Подход, который я принял первоначально, заключался в том, что, как только мы выясним, что такое пространство и каковы способы его репрезентации, мы сможем продвинуться в нашем анализе городских феноменов, помещая наши представления о человеческом поведении в некую общую концепцию пространства. Этот подход утрачивает свою актуальность в последующих главах (особенно очевидно в главе 5), и пространство становится всем тем, чем мы его сделаем в процессе анализа, а не предзаданной концепцией. Далее, пространство не является абсолютным, относительным или реляционным само по себе, но оно может принимать одну или все характеристики в зависимости от обстоятельств. Проблема адекватной концептуализации пространства разрешается в человеческой практике по отношению к нему. Другими словами, нет философских ответов на философские вопросы относительно природы пространства, ответы содержатся в человеческой практике. Поэтому вопрос «Что есть пространство?» замещается вопросом «Как получается, что разные человеческие практики создают и используют различные концептуальные представления о пространстве?». Отношения собственности, например, создают абсолютные пространства, которые могут осуществлять монопольный контроль. Движение людских масс, товаров, услуг и информации происходит в относительном пространстве, потому что оно требует инвестиций денег, времени, энергии и т. д. для преодоления расстояний. Земельные участки также котируются благодаря тому, что они соотносятся с другими участками; сила демографического, рыночного и торгового потенциала весьма ощутима в городской системе, и в форме ренты появляется реляционное пространство как важный аспект человеческой социальной практики. Понимание урбанизма и связи «социальный процесс — пространственная форма» требует, чтобы мы разобрались с тем, как человеческая деятельность создает потребность в специфических пространственных концепциях и как повседневная социальная практика с удивительной легкостью разрешает, казалось бы, сложные философские загадки, касающиеся природы пространства и отношений между социальными процессами и пространственной формой.

3. Природа социальной справедливости

Сначала мы подходим к вопросам социальной справедливости так, как если бы социальная и моральная философия были особой областью исследования, в которой под мощным давлением морального закона могут быть установлены абсолютные этические принципы. Будучи единожды установленными, такие принципы могут затем использоваться, как предполагается, чтобы оценивать события и деятельность в городском контексте. Имплицитно в этом подходе содержится различение между наблюдением, с одной стороны, и ценностями, на основании которых мы ставим печать морального одобрения или осуждения, — с другой. Такое разделение факта и ценности (которое соответствует границе между методологией и философией) — один из бесчисленных дуализмов, которыми, по наблюдениям многих философов, пронизана западная постренессансная философия. Эти дуализмы могли или приниматься как данность, или преодолеваться определенным способом. Кант, например, разрабатывал сложную систему мысли, призванную встроить дуализмы в тело философии, но в процессе был вынужден прибегнуть к понятию a priori. Маркс, однако, разрушил все дуализмы, тем самым положив конец философии (потому что не о чем стало философствовать в привычном смысле этого слова). Однако философия продолжала неустанно развиваться и после анализа Маркса, но сейчас я склонен принять взгляд Маркса на этот счет. Я не хочу сказать, что этика тут не у дел, потому что и у Маркса есть своя этика. Но она озабочена тем, как концепции социальной справедливости и морали соотносятся и проистекают из человеческой практики, а не спорами о вечных истинах, которые сопровождают эти концепции. Для Маркса акт наблюдения и есть акт оценки, и разделять их — значит навязывать это разделение человеческой практике, в которой его нет.