Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 1. Страна несходства - Александр Фурман

– Боря! Что вы там делаете? – спросила бабушка из кухни через открытую дверь.

Боря, не отрываясь, буркнул глухим голосом: «Засаду».

– Боря! – не расслышав, крикнула бабушка уже построже.

– Засаду! – ответили ей оба.

– Шли бы лучше гулять на улицу. В земле там не испачкайтесь, смотрите… – успокоилась бабушка.

Младшей зверушке уже давно надоело тыкать своим совочком, и Боря, наконец, тоже останавливается, деловито оглядывая «засаду»: невысокий бруствер, за которым можно прилечь вдвоем. «Надо сюда еще травы немножко, для маскировки, – задумчиво хмурясь, говорит он. – Или каких-нибудь веточек… Ну-ка, поищи!» – А-а, веточек… Боря вскоре оглядывается и кричит: «Да ты чего рвешь-то, дурак?! На земле!..»

Нащипали травы, и Боря сложил пучки на бруствере.

– Ну-ка, спрячься здесь, а я посмотрю, видно тебя или нет. – Боря отошел к калитке. – Убери голову-то!

Зверушка, улыбаясь, припала щекой к земле и разглядывает тихую травинку.

– Хорошо! Теперь ты посмотри, а я спрячусь!

Боря ставит зверушку у калитки и велит отвернуться, потом – уже издалека – кричит: «Смотри!»

Странно: Бори нигде нет… Только чьи-то голые ноги лежат под яблоней.

Глухой голос: «Ну как? Видишь меня?»

– Не-е-ет!

Фурман ждет приказа, но светлые ноги лежат там, не шевелясь. Возле калитки намного жарче, чем в засаде; солнце упирается в некрашеные сучковатые доски забора, припекает панаму, слепит глазенки… Ноги под деревом медленно согнулись и потом вдруг исчезли совсем.

В калитку с гудением тыкаются два шмеля: одного почти сразу уносит вверх, а другой – поджатый, крепкий – поискал щелку и заполз в нее.

Боря все молчит. Может, его уже там нет? Обманул опять и ушел… Но Боря, наконец, зовет…

Время в засаде тянется медленно.

– Когда же дядя Макс придет?

– Да придет! Ты спрячься получше!

– Ты говорил, скоро?!

– Скоро придет.

– Через два часа?

– Нет, раньше, – усмехается Боря. – Ты следи за калиткой, чтоб нам его не прозевать! Надо потише разговаривать. Ты голову пониже…

За щелями забора ходят тени. Боря лежит на боку, вполоборота к маленькому, и советует ему проверить патроны в тяжелом черном пистолете. – Проверить патроны?.. А как это?

…Мелькнула за забором тень, и вошел дядя Макс.

Боря, скорчившись за бруствером, начинает давиться от смеха. Фурман, выставив голову с хохолком и подняв брови, с веселым ожиданием смотрит на дядю Макса. Тот запирает калитку, идет по дорожке и говорит: «Привет, ребятки! Чем это вы тут занимаетесь?»

Боря все смеется. Он явно неспособен к отдаче приказаний. Маленький Фурман в растерянности: надо же сказать «здрасьте»? Или сразу стрелять? Не дождавшись ответа, дядя Макс направляется к дому. «Давай!..» – еле выдавливает из себя Боря. Стоя на четвереньках, Фурман чуть приседает и, дернувшись вперед, вдруг гавкает, как собака: «Ау-у!!! Руки вверх!» Боря просто изнемогает. Дядя Макс оборачивается и с кисло-внимательным видом спрашивает: «Что? Это вы ко мне, ребятки?..» Фурман, не зная, что делать дальше, падает рядом со старшим братом и тоненько хихикает…

Поглядывая на Фурмана, Боря весь вечер чему-то улыбался. Фурман поначалу добродушно подхихикивал: мол, как мы его, а? – но потом стал догадываться, что тут что-то не так.

В саду, между цветочными грядками, хозяева дачи выставили на солнышко десятилитровую банку, на треть заполненную черной смородиной. Крупные, крепкие, с мохнатыми хвостиками ягоды сверху были покрыты слоем сахарного песка. Банка стояла себе и стояла, стекло уже слегка запылилось. Рядом росли огромные гладиолусы, на голову выше Фурмана.

Он проходил туда-сюда мимо банки, приседал, когда никто его не видел, и с тихим восхищением разглядывал сквозь стекло ягодные тельца, просевшую и взбугрившуюся сахарную поверхность. Вход в банку, которая доходила Фурману до пояса, был на удивление узким: в целом она напоминала больную, уродливо раздувшуюся бутылку. И стекло у нее было не как у обычных банок, а какое-то смугловатое, даже чуть фиолетовое… Сквозь него темно-синяя смородина, засыпанная густым сахарным снежком, звала и манила до невозможности, и казалось загадочным, что все это, весь этот сонный мир можно… поесть.

День выдался пасмурный. Под стать провисшему небу, посерел весь воздух. На его обтекающем фоне и огромные нежные гладиолусы, и пестрые астры, и притихшие печальные розы – все яркое словно помертвело и испуганно завернулось с краев, а зеленое, наоборот, влажно надулось.

Фурман выходил в вельветовой курточке с теплой подкладкой и в толстых чулках; оглядываясь, приближался к банке. Так – прогуливался. Трогал пыльное стекло. Заглядывал через горлышко. Он боялся, что если банку наклонить, все высыпется, порядок нарушится – будет видно.

Быстрые серые клочья низко неслись по небу.

Любое прикосновение холодило пальцы. Она оказалась тяжеленной: едва лишь он, обняв, попробовал наклонить ее, она чуть не вывернулась, и он, сам еле устояв на ногах, в страшном испуге вернул ее в прежнее положение.

Ему теперь уже просто хотелось это есть, жевать – любоваться он устал. При одном воспоминании о банке его охватывало странное чувство презрительной близости, переходящей в ненависть и готовность к разрушению…

Однажды вечером Сергей Сергеевич, хозяин дачи, случайно увидел Фурмана рядом с банкой. А чего она там пылится, солнца-то давно нет, того и гляди дождь пойдет, – решил он и занес банку на террасу.

– Ну-ка, попробуем, что тут у нас получилось… – с сомнением пробормотал он. Фурман, стоя неподалеку, следил за ним растерянным, мутным взглядом. Одним свободным движением Сергей Сергеевич наклонил банку и ложкой (вот как, оказывается, надо было – ложкой!..) легко зачерпнул заветную горсть. Смешно пожевав губами, он посмотрел на маленького Фурмана и сказал: «Нет, рано еще. Еще не готово… Хочешь попробовать? Иди сюда, угощу».

Вкус у ягод был самый обыкновенный, черносмородинный, но с какой-то затхлостью, и сахар – отдельно.

…Снова начались солнечные дни; приехавший в воскресенье с фотоаппаратом папа искал свежих композиционных решений, и как-то у него в голове соединились гладиолусы, маленький Шунек и эта здоровенная банка, опять пылившаяся в саду. Это была находка!

Фурмана пришлось всем долго уговаривать, он был какой-то заторможенный.

– Сашуня! Встань сюда! Сашуня, улыбнись! Ну? Улыбнись!..

– Вынь палец изо рта! – сказала бабушка.

– Поближе к ней встань, чуточку поближе! – советовал дедушка. – А то не влезет.

– Убери палец!

Пока Фурмана «щелкали», он смотрел на всех тревожно и недоверчиво, как будто ждал чего-то нехорошего. Потом он вдруг расплакался, и съемку пришлось прекратить.