Чужая тень - Константин Михайлович Симонов

Иванов. А с какой стати это дутое медицинское светило лезет в секреты изготовления нашего препарата? Он нам не прямое начальство ни по ученой, ни по административной линии, а праздное любопытство я предпочитаю не поощрять.

Трубников. Вы не учли только одного: что он сослался на мое разрешение. Надеюсь, я имею право показать моему другу методы изготовления моего препарата?

Иванов. Между прочим, не «моего», а нашего, институтского.

Трубников. Между прочим, с тех пор как институт находится под моим руководством, я как-то никогда не отделял себя от него.

Иванов. Вернее, его от себя. Ох, как же вы любите, чтобы все к каждому слову прибавляли: «Под руководством Сергея Александровича»! И каждый опыт под вашим руководством, и каждую морскую свинку загубили под вашим руководством, и сидим, и дышим, и передвигаемся — все под вашим руководством! А вот у меня свои мозги, и они находятся под моим собственным руководством, и, раскинув ими, я не пустил к себе в лабораторию этого верхогляда.

Трубников. Сегодня пустите.

Иванов. Письменное приказание от вас!

Трубников. Хорошо. Получите. Что еще?

Иванов. Ничего, выполню. Но имейте в виду: одновременно сообщу об этом в партком как о ненужной и вредной вещи.

Трубников (улыбнувшись). Можете передать через меня.

Иванов. Ваша ирония неуместна. Вы в партии еще не так давно, а передо мной там тоже двери не закрыты.

Трубников. Я пошутил.

Иванов. А я нет…

Трубников (улыбнувшись). Вы прямо, как князь Святослав, который заранее объявлял хазарам: «Иду на вы».

Ольга Александровна (приотворяя дверь). Можно?

Трубников. Входи.

Входят Ольга Александровна и Лена. Ольге Александровне сорок лет. Это красивая женщина со спокойным лицом, очень внимательными глазами и гладко зачесанными назад и собранными в большой пучок волосами. В ее голосе и движениях есть того рода покоряющее природное спокойствие, которое не имеет ничего общего со спокойствием нервного, но умеющего держать себя в руках человека. Мы ее, как и Иванова, видели уже в начале картины. Лена моложе ее на пятнадцать лет и чем-то очень похожа на нее, пожалуй, больше повадками, чем лицом, — ровной походкой, привычкой часто приглаживать и без того гладкие волосы. Лена одета в сапоги, юбку и гимнастерку с узкими погонами капитана медицинской службы. Одежда эта идет к ней.

Трубников. Ах, вот как! Вы даже вдвоем.

Лена (подойдя к нему, целует его). Можно еще?

Трубников. Пока не надоест.

Лена. После четырех лет перерыва — это будет не скоро. (Снова целует его.) Федор Федорович, а вас можно?

Иванов. Так и быть. (Лена целует его.)

Трубников (Иванову). Вы удивительно сговорчивы. Я просто не узнаю вас.

Лена. А что, у Федора Федоровича все такой же дурной характер?

Трубников. Не сказал бы.

Иванов. Сергей Александрович хочет сказать, что с годами мой характер стал еще хуже.

Трубников. Да, но, несмотря на это, ему уже четверть века никак не удается со мной окончательно поссориться.

Лена. А я думала, что после победы вы подобреете и расцветете.

Иванов. Я добр от природы. А что касается цветения, то, очевидно, я столетник, цвету раз в сто лет. Разрешите откланяться. Меня ждут мои микробы.

Лена (поймав его за пиджак). Нет, сначала скажите, вы помните меня или нет?

Иванов. Приблизительно.

Лена (показывая рукой). А такой?

Иванов. Помню.

Лена (опуская руку еще ниже). А такой? Помните вот такой, еще совсем девочкой? Я была с вами в экспедиции на Иссык-Куле! И было жарко, и тетя Оля возмутилась, что все мужчины ходят в одних трусах, а вы после этого вышли к обеду с опозданием, в трусах с проглаженной складкой, но в крахмальном воротничке и галстуке. Помните?

Иванов. Начинаю забывать. По милости вашего родителя, который уже третий год не пускает меня в экспедиции. Он превратил меня из охотника за микробами в шеф-повара на своей дьявольской кухне.

Трубников. Можно подумать, что он действительно стоит в колпаке у плиты. У него теперь одних лаборантов пятнадцать!

Иванов. Это не меняет дела. Я только и занят тем, что день и ночь варю и выращиваю ему микробов для его бесконечных опытов. Хоть бы они скорей кончились!

Трубников. И что дальше?

Иванов. А дальше я, наконец, опять уеду в свои пески и пустыни и буду ежедневно вместо вас видеть сусликов и песчанок, что для меня несравненно приятнее.

Трубников. Не выйдет. Когда я закончу свой последний опыт, ваши суслики и песчанки с их чумными микробами станут безопасными, как кузнечики, и вам незачем будет скитаться по вашим обожаемым пустыням.

Иванов (Лене). Если бы ваш отец с каждым годом не подходил все ближе к замечательному, на мой взгляд, открытию, я бы давно ушел от него, потому что, к сожалению, с каждым годом люблю его все меньше. (Выходит и тотчас же снова приотворяет дверь.) Имейте в виду: только по письменному распоряжению. (Скрывается.)

Ольга Александровна. О чем это он?

Трубников. Да тут с посещением Окунева… Обычные его заскоки… (Обняв за плечи Ольгу Александровну и Лену.) Ну, милые мои, наконец-то опять все вместе, а? (Лене.) Почему ты в военном?

Лена. Мне захотелось в первый раз после войны прийти сюда, откуда я уходила на войну, вот так, в военном. Один раз в военном, а потом уже все равно. Тетя Оля, ты понимаешь это?

Ольга Александровна. Я никогда не была военной.

Лена. Ну просто как женщина.

Ольга Александровна. Как женщина понимаю: тебе это идет!

Лена. Я даже не заметила, как уснула вчера.

Трубников. Как сурок, в два счета.

Ольга Александровна. Отец поднял тебя с дивана и на руках отнес в спальню.

Лена. Правда? Значит, ты все еще такой же сильный?

Ольга Александровна. Все по-старому: каждое утро гимнастика, каждое воскресенье на весь день уходит с Федором Федоровичем на лыжах.

Лена. Ходите весь день на лыжах и бранитесь?

Трубников. На лыжах — нет: на лоне природы он смягчается.

Лена. По-моему, раньше он был добрее.

Трубников. Раньше он был моложе. А сейчас нам с ним по пятьдесят четыре, а он хотя уже и профессор, но, в сущности, все еще только превосходный, но ординарный исполнитель моих идей. Ему начинает казаться, что жизнь, такая, какой она была задумана, не удалась. А это портит характер.

Ольга Александровна. Потому, что ты не стесняешься и постоянно даешь ему это чувствовать.

Трубников. Ну, конечно, если бы он работал в твоем отделе, то при помощи твоих реверансов всем, вплоть до уборщиц, — «наш отдел, наш опыт, наша