Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

Не следует ждать, что такого рода уважения будет достаточно тем, кто от всей души воплощает мемы, которые наша заботливая наука почитает – но которым не поклоняется. Напротив, многие из них видят во всем отличном от восторженного обращения в их веру угрозу – и даже угрозу нестерпимую. Не следует недооценивать страдания, причиняемые таким противостоянием. Наблюдать за тем, как драгоценные черты вашего культурного наследия размываются или исчезают, и быть вынужденным участвовать в этом процессе – боль, которую может пережить лишь представитель нашего вида, и, несомненно, в мире мало найдется мук горше этой. Но у нас нет разумной альтернативы, и тех, кто из‐за своих взглядов не может мирно уживаться с остальными людьми, мы будем вынуждены как можно надежнее изолировать, минимизировав страдания и ущерб, всегда стремясь оставить открытым путь-другой, который, возможно, покажется им приемлемым.

Если вы хотите научить своих детей тому, что они – орудия в руках Господа, лучше не учите их тому, что они – божьи винтовки, или нам придется оказать вам решительное сопротивление: у вашего учения нет ни славы, ни особых прав, ни изначально ему присущих и неотчуждаемых достоинств. Если вы настаиваете на том, чтобы учить своих детей лжи – что Земля плоская, а «Человек» не является результатом эволюции посредством естественного отбора, – то вам в самом лучшем случае стоит ожидать, что те из нас, кто пользуется свободой слова, почувствуют себя вправе сказать, что своим учением вы сеете ложь, и при первой же возможности попытаться показать это вашим детям. Наше будущее благополучие – благополучие всех жителей планеты – зависит от образования наших потомков.

Так что же сказать о блеске и славе наших религиозных традиций? Несомненно, их следует сохранить, как следует сохранить языки, произведения искусства, костюмы, ритуалы, памятники. Сегодня зоопарки все чаще рассматриваются как второразрядные убежища для находящихся под угрозой уничтожения видов, но это, по крайней мере, убежища, и то, что в них сберегается, невосполнимо. То же самое верно и в отношении сложных мемов и их фенотипических экспрессий. Многие прекрасные церкви Новой Англии, содержание которых обходится недешево, сейчас под угрозой уничтожения. Следует ли нам секуляризировать эти церкви, превратив их в музеи, или перестроить для каких-нибудь иных целей? Последний вариант, по крайней мере, предпочтительнее их разрушения. Многие общины верующих стоят перед тяжелым выбором: содержать молельный дом во всем его великолепии так дорого, что на это уходят почти все пожертвованные средства, а для бедных почти ничего не остается. Католическая церковь веками решала эту проблему и придерживалась мнения, как мне кажется, обоснованного, хотя и не очевидного: тратя деньги на то, чтобы позолотить канделябры вместо того, чтобы обеспечить большее количество бедняков прихода едой и кровом, она придерживается иного представления о том, что составляет смысл жизни. «Для людей полезнее, – говорит она, – иметь великолепное здание для поклонения Богу, чем немного больше еды». Любой атеист или агностик, находящий такой анализ издержек и прибылей нелепым, может притормозить и задуматься, высказываться ли ему в поддержку перенаправления средств всех частных и государственных фондов, предназначенных для спонсирования музеев, симфонических оркестров, библиотек и научных лабораторий, на то, чтобы обеспечить питанием и более благоприятными бытовыми условиями наиболее нуждающихся. Осмысленная человеческая жизнь – не то, что можно непротиворечиво измерить, и в этом ее прелесть.

Но вот загвоздка. Что случится (можем мы спросить себя), если религия будет сохранена в культурных резервациях, библиотеках, на концертах и выставках? Это происходит; стаи туристов наблюдают за танцами американских индейцев, и для зевак это – фольклор, религиозная церемония, к которой, несомненно, следует относиться с уважением, но одновременно рассматривать как комплекс мемов на грани вымирания (или по меньшей мере находящийся на одре болезни); он превратился в инвалида, опекуны которого еле-еле поддерживают в нем жизнь. Дает ли опасная идея Дарвина нам что-нибудь взамен тех идей, которые ставит под вопрос?

В третьей главе я цитировал физика Пола Дэвиса, заявившего, что рефлективная способность человеческого разума не может быть «всего лишь незначительной подробностью, одним из второстепенных следствий действия сил, лишенных цели и смысла», и высказал предположение, что быть второстепенным следствием действия сил, лишенных цели и смысла, не означает утратить всякое значение. И я говорил, что Дарвин, на самом деле, показал нам, как все, что важно, является таким следствием. Спиноза назвал свое высшее существо Богом или Природой (Deus sive Natura), выражая своего рода пантеизм. Существовало множество разновидностей пантеизма, но им обычно недоставало убедительного объяснения того, как именно Бог распространен во всей природе. Как мы видели в седьмой главе, Дарвин дает нам такое объяснение: оно состоит в распространении в природе Замысла, создающего Древо Жизни, творение совершенно уникальное и ничем не заменимое – существующий в действительности на неизмеримых просторах Пространства Замысла узор, который никогда не может быть воспроизведен в точности и во всех подробностях. В чем состоит конструкторская работа? Это удивительный союз случайности и необходимости, заключаемый в триллионе мест и на триллионе разных уровней разом. И что за чудо создало его? Никакого чуда нет. Это просто случилось, как случаются все вещи под небесами. Можно даже сказать, что Древо Жизни создало себя само. Это произошло не волшебно и внезапно, по мановению руки, но медленно, очень медленно, в течение миллиардов лет.

Является ли это Древо Жизни Богом, которому можно поклоняться? Молиться ему? Бояться его? Вероятно, нет. Но это благодаря ему вьется плющ и синеет небо, так что, может быть, в конечном счете моя песенка права. Древо Жизни не является ни совершенным, ни бесконечным во времени и пространстве, но оно актуально, и если это не ансельмово «существо, превыше которого ничего невозможно помыслить», то это, без сомнения, существо, которое превыше всего, что кто-либо из нас мог бы помыслить во всех подробностях. Есть ли в мире что-то священное? «Да», – говорю я вслед за Ницше. Я не могу ему молиться, но я могу свидетельствовать о его великолепии. Наш мир священен.

Сейчас мы уже не можем отрицать, что опасная идея Дарвина – это универсальный растворитель, способный добраться до самой сути любого предмета или явления, привлекшего наше внимание. Но вот что после нее остается? Я попытался показать, что наиболее важные из наших идей становятся разумнее и сильнее, если омыть их универсальной кислотой. Некоторые традиционные детали исчезнут, и о некоторых из них стоит пожалеть, ну а другим – скатертью дорога. Оставшегося более чем достаточно.

На каждом этапе шумных споров, сопровождавших эволюцию опасной идеи Дарвина, ее сторонникам бросали рожденный страхом вызов: «Этого вам никогда не объяснить!» Дарвинисты поднимали перчатку: «Ну, так глядите!» И несмотря на эмоциональную вовлеченность их противников в дискуссию (а на деле, отчасти благодаря ей), картина становилась все яснее и яснее. Теперь мы гораздо лучше, чем мог когда-либо мечтать Дарвин, понимаем, что представляет собой дарвиновский алгоритм. Безбоязненное применение обратного конструирования обеспечило нам возможность уверенно оценивать конкурирующие гипотезы о том, что в действительности произошло на нашей планете миллиарды лет назад. «Чудеса» жизни и сознания оказались даже удивительнее, чем мы воображали в те дни, когда были уверены в их необъяснимости.