Вместе с русской армией. Дневник военного атташе. 1914–1917 - Альфред Нокс

28 ноября Ленин и Троцкий опубликовали обращение «К народам воюющих стран», где спрашивали, согласны ли те позволить реакционным дипломатам далеко отодвинуть возможность прийти к миру, а также предупреждали, что «ответ на вопрос должен быть дан немедленно и не на словах, а на деле. Русская армия и русский народ не могут и не станут больше ждать».

Иностранные представители оказались бессильны что-либо предпринять. Мой французский коллега, который понимал кое-что из идей Троцкого, после общения с французским социалистом Садулем, полагал, что мы должны оставаться в России и поддерживать связь с патриотическими силами для того, чтобы «раздражать большевиков». Генерал Джадсон был потрясен непостоянством своего соотечественника полковника Робинса, который прибыл в Россию всего несколько недель назад на должность заместителя главы американской миссии Красного Креста. Тот считал, что большевики должны находиться в досягаемости для здорового влияния на них, потому что, когда они поймут, что мир с Германией на приемлемых условиях невозможен, они обратятся к союзникам за помощью в продолжении войны. 1 декабря он лично навестил Троцкого и был польщен благожелательностью приема.

Я не верил во власть Украинской Рады или других организаций России в смысле их способности заставить солдат продолжить войну против стран центральной оси. Поэтому мне представлялось бесполезным поддерживать такие организации, не обладающие реальной властью. Кроме того, мне казалось, что с нашей стороны было бы по меньшей мере безнравственным входить в контакт с этими организациями, которые напрямую выступали против правительства, так как это означало, что мы поддерживаем их на дипломатическом уровне. С другой стороны, я не верил в возможность или желание со стороны большевистского правительства продолжать войну. Ничего больше нельзя было ждать и от офицерского корпуса, который тоже оказался бессилен. Оказалось бы бесполезным и жестоко упрекать офицерство в предательстве со стороны России и попытаться «получить с паршивой овцы хоть клок шерсти». Существовала и опасность, что после войны наши отношения с Россией будут омрачены воспоминаниями о нынешнем черством к ней отношении. Таким образом, звучали аргументы, призывавшие, по мере возможности, творить добро, а затем покинуть Россию, предварительно оставив русскому народу доброжелательную ноту, где он освобождался бы от всех обещаний, сделанных от его имени 5 сентября 1914 г. императорским правительством.

У Троцкого, самого энергичного члена большевистского правительства, не имелось причин любить англичан. Во время войны он был арестован как вражеский агент и провел какое-то время в лагере для интернированных лиц в канадском Галифаксе. Его освободили и позволили вернуться в Россию только по личной просьбе Керенского. Поэтому он бушевал и угрожал.

Среда, 28 ноября 1917 г.

Троцкий объявил французскому офицеру, что он жаловался на посла не за курс в отношениях, взятый нашим правительством, а за то, что, по его сведениям, он поддерживает постоянную связь с Калединым[87].

Он говорил, что вообще-то должен был даже арестовать его! Если союзники разорвут с большевиками отношения, он намерен оставить некоторых из нас здесь в качестве заложников. Он заявил Вудхаузу (британский генеральный консул в Петрограде), что не позволит никому из англичан покинуть территорию России до тех пор, пока не освободят интернированных в Великобритании русских пацифистов Чичерина и Петрова. Вудхауз в ответ заметил, что на территории Англии находится 20 тыс. российских граждан, в то время как в России – всего 2 тыс. англичан.

Посол сохранял невозмутимость.

Суббота, 1 декабря 1917 г.

Из Архангельска прибыл малыш Проктор, пребывающий почти в панике. Он заявил, что посол с семьей, а также все британские граждане должны немедленно через Берген отправиться домой, а само посольство следует перевести в Архангельск, чтобы люди не попали в резню, которая вскоре разразится в Петрограде, после того как северные армии войдут сюда грабить и убивать. Я сообщил об этих мыслях послу, но старик ответил, что не желает видеть Проктора, что тот надоел, так как постоянно твердит, что послу вот-вот перережут глотку: что будет, то будет, и будет конец и этому!

Сегодня днем в половине второго встречался с Марушевским, когда вошел секретарь и сообщил, что у телеграфиста есть для него какая-то секретная информация. Марушевский вышел и через некоторое время вернулся с вытянувшимся лицом. Он рассказал, что Духонина и его окружение прошлой ночью арестовали. Он попытался уехать на юг, но слишком долго раздумывал.

Эта информация, полученная несколько часов назад, была неполной. Духонин не оказывал сопротивления и сдался отряду матросов, которые сопровождали Крыленко в Ставку. Когда в Могилеве он собирался сойти с поезда, его выволокли из вагона и убили. Затем эти дикари раздели тело и изуродовали его. До войны Духонин, тогда еще полковник, был начальником разведывательного отдела в Киевском военном округе, и в этом качестве он часто совершал поездки в Австрию. Во время одной из таких поездок, в которой он был вместе с супругой, австрийцы его арестовали и продержали в камере двое суток. Тогда он познакомился с немецким офицером, который в то время служил в контрразведке Австро-Венгрии. Говорят, что этот офицер, одетый в форму русского матроса, сопровождал Крыленко в Ставку. Когда он увидел, что Духонин узнал его, то решил избавиться от генерала и подбил на это толпу моряков.

Крыленко был свидетелем убийства и, как говорят, пытался предотвратить его. В своем триумфальном приказе, где отмечается «падение старой Ставки, в которую теперь вольются новые силы, призванные бороться за мир», он осудил «печальный факт линчевания бывшего главнокомандующего». И в то же время он оправдывает его своей ремаркой: «Здесь нашла себе выход ненависть народа. Причиной эксцесса стало бегство генерала Корнилова в предыдущий день».

Если ненависть этих трусов и преступников находит себе выход, то кого в этом можно винить больше, чем самого Крыленко и ему подобных, месяцами подогревавших страсти, которые теперь сами не в состоянии контролировать.

Воскресенье, 2 декабря 1917 г.

Сегодня виделся с Марушевским. Он рассказал, что в субботу в три часа дня отправился в Смольный. Троцкий угрожал ему «Трубельским бастионом» (то есть заключением в Петропавловскую крепость), если он немедленно не прикажет офицерам Генерального штаба участвовать в переговорах по прекращению огня. Страсти достигли такого накала, что в конце беседы этот коротышка заявил: «Я поговорю с Подвойским. Не хочу больше с вами иметь дела!» Генерал добавил, что «Троцкий произвел на него самое скверное впечатление».

Подвойский сумел переубедить его, и он направил, как я и рекомендовал, офицеров для участия в переговорах в качестве технических экспертов, чтобы они, по возможности, старались блюсти интересы России и ее союзников. На переговоры отправились полковники Шишкин и Станиславский.