За чертой милосердия. Цена человеку - Дмитрий Яковлевич Гусаров

Зашли в магазин. Дядя Пекка бодро спросил две поллитровки и посмотрел в глаза Павлу так выразительно, что тот сразу все понял. У Павла нашлось двадцать пять рублей, и водку купили в складчину.

— О закуске не думай! — успокоил гостя старик, когда они вышли из магазина. — В хорошем доме закуска всегда найдется… Да и много ль двум мужикам надо!

Дом у старика Рантуева действительно был хороший. Павел помнил его еще с довоенных времен и теперь с трудом узнал. Раньше это был обыкновенный деревенский дом — огромный, темный, с хлевом под одной крышей. А теперь, спрятавшись жилой частью в тесовую обшивку, дом выглядывал крашеными окнами из-за высокого забора с воротами и калиткой. Во дворе лениво бродили откормленные куры, в конуре глухо отозвался на стук калитки недовольный кобель, под навесом жевала сено лошадь.

— Богато живешь, дядя Пекка! — удивился Павел.

— Работаем, без дела не сидим… — равнодушно ответил тот, отпирая на дверях огромный висячий замок.

В сенях навстречу им, радостно виляя пушистым хвостом, выскочила вислоухая черная сука с умными пристальными глазами и чутким подвижным носом.

— Вот она, моя кормилица, моя «Щенка»! — беря собаку на руки, ласково заговорил старик. Он погладил ее и, отпуская, похвастался: — Кажись, ить, пустое дело — собачка, баловство. А вот уж сколько лет по тыще рублей дает. Были годы, и по два раза щенилась. Знаешь, какой она породы?

Павел не ответил. Оглядывая избу, он только сейчас осознал, что Оля не живет здесь. Он вспомнил, что мать как-то говорила ему о переезде Ольги в поселок. Но было странно и непривычно увидеть это самому.

— Почему Ольга не живет дома? — спросил он, когда старик пригласил его к столу.

— Это ты, парень, у нее спроси. — Дядя Пекка налил сначала по полстакана, потом добавил еще понемногу и, сдвинув стаканы, уравнял их содержимое с такой тщательностью, что ему, пожалуй, мог бы позавидовать аптекарь.

— Ну все же, должна же быть причина? — повторил Павел, когда они выпили. — Давно Ольга не живет здесь? Или вообще ты не пустил ее домой?

— Как же не пустил, чего зря болтаешь! — взъерепенился сразу старик. — Не пустишь вас, поди-ка!.. Два года жила, пока мальчонка не подрос, да голодно было… А как сынишка на ноги встал да карточки отменили — и отец нехорош сделался… Нынче, как видно, не жди благодарности от детей. Ишь, теперь зарабатывает по две тыщи в месяц — можно жить и одной!.. Сиди, что вскочил! Отца при людях позорит, а того не понимает, что для нее же стараюсь…

Он, снова тщательно размерив, разлил по стаканам водку.

— Пить больше не буду, — остановил его Павел.

— Как же это he будешь? — удивился старик. — А кому же твоя доля достанется? Неужто по бутылкам разливать будем?

— Говори, зачем звал!

Старик помедлил, покряхтел, поглядывая то на Павла, то на переливавшуюся холодящей зеленью жидкость в стаканах.

— Не знаю, парень, как теперь и говорить с тобой. Если тебе кто наболтал, что я плохо к твоему сынишке относился, ты не верь. Не было того… Ольгу, это верно, много ругал, пристыживал. Сама виновата…

— Какого моего сынишку? Что ты мелешь?

Старик уставился в глаза гостю и вдруг поднялся — разгневанный, красный, взъерошенный.

— Ты что? В обратную сыграть хочешь?.. Совесть есть у тебя или нет? Ты же в могилу, парень, глядел! Испортил девке жизнь и нос отворачиваешь?! Твой ведь ребенок у Ольги, чего зенки пялишь?!

Павел не мог понять, спьяну ли старик несет чепуху или хитрит. Все это так неожиданно и невероятно, что он просто рассмеялся ему в лицо:

— На арапа берешь! Не делай из меня дурака!

— Ах ты, каторжная душа! — взвизгнул старик, хлопнув кулаком по шаткому столу. Стаканы звякнули друг о друга, и водка пролилась из них. Павел едва успел подхватить упавшую пустую бутылку. — Нет на вас, проходимцев, теперь закона об алиментах, так, думаете, и делу конец?! Нет, я тебя заставлю, я тебе жить по дам… Вся деревня знает, как ты девку обхаживал, ночи у моего дома просиживал. Кто се в отряд этот самый партизанский увел? Ты! Сам Тихон Захарович письменно затвердил, чей у Ольги ребенок… Кто ей там, в партизанах, шагу ступить не давал?..

— Перестань, слышишь! — меняясь в лице, сказал Павел.

Старик вдруг расплакался, бессильно уткнувшись в широкие разлапистые ладони:

— Не будь ты поганым человеком, Пашка… Чего тебе еще надо? Женись! Умру я, все твое будет… Старшие дочки у меня пристроены, ладно живут… Они ничего не потребуют… Разве что Ирье чего-либо выделите…

Он плакал по-настоящему. Слезы накапливались между кривыми натруженными пальцами и стекали по бугристой тыльной стороне ладоней, оставляя мутноватый след.

Было смешно: крепкий, полный сил старик говорил о своей смерти, как будто она должна была наступить чуть ли не завтра. Однако именно это и заставило Павла поверить ему.

— Перестань… За кем Ольга была замужем?

— Какое там замужество, — всхлипнул старик, отворачиваясь и вытирая глаза. — Напраслина! Уж как я корил ее эти годы! Уж как корил!.. «Выходи, говорю, ищи жениха, чего жизнь себе портить». А она вроде знала, что ты живой… Об Ольге ты не думай, она крепко соблюдала себя! — добавил он, с надеждой поглядывая на застывшего в хмуром раздумье Павла.

— Ты не врешь мне, старик?

— Живым мне не быть на этом месте! — торопливо воскликнул тот и даже, подумав, перекрестился. — Какое тут замужество, когда из партизан брюхатая пришла… Чуть ли не год у сестры в Петрозаводске жила, домой стыдилась показаться… А так ты нс думай — крепко себя держала… Парни лесопунктовские сколько на нее заглядывались. Всем от ворот поворот.

— Хватит тебе об этом! — взволнованно оборвал его Павел, начиная догадываться о чем-то. — Когда сын у нее родился?

— Восьмого октября… Аккурат после парада партизанского… Ушла на парад и оттуда прямо в больницу.

— Восьмого, восьмого… Где мы тогда были? — лихорадочно забормотал Павел.

— Я ж говорю, аккурат после парада, — повторил старик, вновь обеспокоенный странным поведением гостя.

— Не об этом я! — отмахнулся тот и вдруг попросил: — Добавь водки, давай выпьем!

Старик охотно наполнил стаканы. Торопливо выпили, помолчали, и Павел неожиданно спросил вновь:

— Ты ничего не соврал, не перепутал, а? Пойми, это так важно!

— Господи! — забеспокоился тот. — С чего ж я врать-то буду?!

— Ладно, старик! — поднялся Павел, чувствуя, как хмель все гуще окутывает его разгоряченное сознание, даже язык стал заплетаться. — Верю я тебе! Но учти, если соврал, большой грех на душу