Жорж Санд, ее жизнь и произведения. Том 2 - Варвара Дмитриевна Комарова

Шопена, который еще не знает, что мне сообщили об его болезни. В этом достойном и великодушном сердце всегда были тысячи деликатностей наряду с жестокими заблуждениями. О, если бы однажды Анна могла с ним поговорить и проникнуть в его сердце, чтобы исцелить его… Но он герметически замыкается даже от лучших своих друзей. Прощай, дорогой мой, я люблю тебя. Верь, что у меня всегда хватить мужества, выдержки и преданности, несмотря на все мои страдания, и что я не стану жаловаться. Соланж тебя обнимает.

Жорж».

Для нас лично кажется несомненным, что тот внутренний разрыв духовной связи между двумя друзьями, который произошел уже летом 1846 года и выразился тем, что Жорж Санд тогда резко разграничила жизнь Шопена от жизни своей семьи, завершился именно теперь, в конце апреля и начале мая 1847. И произошел он потому, что у Жорж Санд уже не было в сердце настоящей любви к Шопену, а оставалась лишь дружеская нежность и соболезнование. Все дальнейшее, т. е. переход внутренне – уже далеких, но внешне – еще дружелюбных отношении в решительную ссору, произошло благодаря тем последующим событиям, где главным действующим лицом явилась уже Соланж, а страдающими лицами – Жорж Санд и Огюстина. Шопен же именно потому принял сторону Соланж против матери ее, что внутренней спайки, того чувства, которое заставляет нас даже за глава, сердцем принимать сторону далеких друзей в каких-либо их столкновениях, когда мы умом еще не знаем, в чем дело, – что этого чувства, говорим мы, настоящей любви к Жорж Санд, тоже уже не было в сердце Шопена. Оставалась лишь болезненная, ревнивая, подозрительная страсть и мучительные воспоминания о прежнем счастии.

20 мая спешно обвенчали Соланж – и у Жорж Санд, наконец, в этом отношении гора свалилась с плеч. Эта свадьба была не из веселых. Г. Пуансо вполне прав, удивляясь той «странной редакции», в которой были составлены пригласительные билеты на эту свадьбу: Соланж в них называлась не своей девической законной фамилией, а лишь псевдонимом матери, и приглашение не упоминало вовсе ее отца, г. Дюдевана, хотя он был жив и присутствовал при венчании.[688]

21 мая, в двух просто курьезных, но, в общем, одинаково рисующих эти странные и непривлекательные события, и лишь несколько расходящихся в подробностях, письмах к м-ль де Розьер и к супругам Понси – Жорж Санд так рассказывает об этой свадьбе:

«Дети мои, дочь моя Соланж со вчерашнего дня обвенчана, действительно обвенчана с благородным и любезным человеком и великим художником – Жаном-Баптистом Клезенже. Она счастлива. Мы все счастливы. Но мы дошли до полного изнеможения, ибо никогда свадьбу не доводили до конца с такой решимостью и скоростью. Г. Дюдеван провел у меня три дня и вот уже уехал. Пришлось его изловить в удобную минуту, так что мы даже не успели предупредить своих друзей на версту в окружности. Мы послали за мэром и за кюре в ту минуту, когда они менее всего этого ожидали, и мы обвенчали словно сюрпризом. Итак, это кончено, и мы вздохнули»...[689]

Извещая девицу де Розьер о том, что великое событие, наконец, произошло накануне, Жорж Санд засим спешит сообщить ей: «Шопен написал, что сам собирается куда-то в деревню», и что, так как она приедет в июне в Париж, а «он будет совсем поблизости, то ему будет легко вернуться, когда она приедет». (Трудно сказать, имеют ли эти слова какую-нибудь определенную цель, или отвечают на какой-нибудь вопрос м-ль де Розьер). И вслед за тем Жорж Санд, возвращаясь к описанию свадьбы, говорит о том, что в Ноган приезжал «барон и его свита», и что «никогда свадьба не была менее веселой, хотя бы по внешности, благодаря присутствию этого милого господина, враждебность и злопамятство которого столь же сильны и живучи, как и в первый день. К счастью, он уехал в 4 ч. утра на другой день свадьбы»...[690] «В довершение всего, – говорит она, – я вытянула себе сухожилие в ноге, и меня в церковь должны были вносить на руках».[691]

Итак, казалось бы, хоть насчет судьбы Соланж Жорж Санд могла успокоиться. Но не тут-то было! Эта свадьба оказалась лишь прологом целого ряда событий, то трагических, то мещански-пошлых и отталкивающих по своей грубости, вырывших навеки пропасть между матерью и дочерью.

И вот нам теперь придется говорить о фактах и происшествиях, совершению неизвестных, не затронутых биографами и... заполняющих именно ту пустоту, которая виднеется даже в наиболее осведомленных повествованиях об отношениях между Соланж и Жорж Санд и Жорж Санд и Шопеном, вслед за рассказом о свадьбе Соланж. Благодаря этой пустоте, до сих пор казалось совершенно непонятным, каким образом отношения с дочерью вдруг обострились до полной вражды, чуть не до ненависти, до решительного и бесповоротного разрыва и с Соланж, и с Клезенже; до изгнания этого последнего раз навсегда из Ногана; до объявления едва вышедшей замуж дочери, что она, лишь разошедшись с мужем, может вернуться в Ноган; до требования от Шопена, «если он хочет когда-либо туда вновь приехать», обещания не принимать ни Соланж, ни Клезенже, и т. д. Эта же пустота послужила камнем преткновений для всех, до сих пор писавших о разрыве между Шопеном и Жорж Санд. То немногое, что проникло в печать, роковым образом связалось в расхождении с Шопеном, и отсюда: бесконечный ряд легенд, фантастических предположений и клеветы против Жорж Санд с одной стороны; или смутных попыток объяснить ее поступки разными отвлеченными рассуждениями; или, наконец, чистосердечных признаний авторов, «что все сие темно и непонятно».

Незнание точных фактов заставило одних биографов Шопена объявить, что Жорж Санд «давно-де хотела избавиться от надоевшего ей больного, и воспользовалась для этого первым попавшимся предлогом, вроде размолвки по поводу брака Соланж». Другие даже утверждали, что с той же целью «отделаться» она будто бы с адской хитростью подсунула Шопену для прочтения «Лукрецию Флориани», так как он-де «никак не понимал иначе, что она хочет от него отвязаться». Третьи говорили о «необъяснимой» холодности и враждебности, «вдруг и непонятно почему» проявленной Жорж Санд к Соланж после ее свадьбы, и о том, что Шопен будто бы именно поэтому-то и принял к сердцу печальное положение покинутой матерью молодой женщины. Четвертых это незнание заставляло предположить, что главным пунктом расхождения с Соланж явились долги и беспорядочность Клезенже, быстро последовавшая растрата им состояния жены, страх матери за будущность дочери, страх и перед долгами, свалившимися на нее