Открытие себя - Владимир Савченко

Банка была из-под говяжьей тушенки известной бразильской фирмы «Торо». Но в магазинах города консервов с такой этикеткой (бычья голова на фоне пальм и моря) не было; продавцы сомневались даже, поступали ли они когда-нибудь в продажу. Запросили фирму «Торо» в Рио: когда выпускали тушенку в таких банках, где продавали? – и получили обескураживающий ответ: никогда не выпускали. Этикетка была признана малопривлекательной и забракована, ее не наклеили ни на одну банку тушенки. «Научный факт, каким бы странным он ни казался, – пытались свести концы с концами авторы письма, – подлежит обсуждению. Наше резюме таково: поскольку банок с такими этикетками не было в прошлом и нет сейчас, то их время, видимо, еще не пришло. Следовательно, собака-2750 перешла из камеры эмоциотрона в будущее (три других, вероятно, тоже), а затем наш мир настиг ее».

Кепкин – личность несерьезная, любитель розыгрышей. Он приволок как-то в лабораторию автомобильное магнето, подвел провода от него к двум ввинченным снизу в стул шурупам и, когда кто-то садился на стул, крутил ручку; севшего подбрасывало на полметра. Мы ему платим той же монетой. И когда он рассказал о письме в редакцию, даже совал журнал: «Ну прлочитайте сами!» – мы его подняли на «бу-га-га». Этот шельмец желает, чтобы мы убили несколько дней на перевод с испанского, а потом будет ржать (рлжать), указывать пальцем: чему поверили! И мы – Стриж, Радий и я – послали его подальше.

…Так было во всех вариантах – кроме одного. Того, в котором теории «2n» и «Собаки у столбика» не остались пустым трепом за бутылкой вина. Здесь Кадмич очень логично доказал, что южноамериканские собаки удалялись вовсе не в светлое будущее, чтобы вернуться оттуда с банкой на хвосте, а – по принципу наименьшего действия – в иные измерения.

* * *

Но об этом речь пойдет в своем месте. А прежде – как сам Герочка-то наш, знаток испанского, флибустьер и неустрашимый гидальго, переходил по Пятому.

…Кепкин в стартовом кресле, пульс нормальный, костюм обычный (это входит в программу, чтобы обычный – максимум вероятия). Электроды ювелирно подведены к «акупунктурным точкам» его тела не только через кресло, но и – к голове, лицу, шее, рукам – посредством электродных тележек (наш вид южноамериканской ЭСС применительно к человеку: не такой жестокий, упор больше на сознательность). Я за пультом «мигалки», Алла Смирнова на медицинском контроле, Стриж (в том варианте, где он есть) ассистирует. Тюрин переживает.

Седьмая попытка «божественного» переброса с упором на сверхсознание. Первые шесть не дали ничего. Кепкину задано внушать себе отрешенность, покой, ясность – воспарить над миром. «Все до лампочки… – доносится к нам с помоста. – Все до срл…» Алка негодующе хмыкает в углу.

Индикаторы на пульте показывают приближение резонанса с Пятым, полосы сходных вариантов.

– Герка…товсь! – И я включаю музыкальный сигнал, способствующий отрешенности и переходу: в нем музыкальные фрагменты из Вагнера, моцартовского «Реквиема», Шестой и «Фатума» Чайковского – все вселенское, горнее, потустороннее – в ревербирующем электронном звучании.

Нажатием других клавиш откатываю электронные тележки – чтобы Кепкину было свободно двигаться, совершать приспосабливающиеся к переходным вариантам действия. Все затаили дыхание.

И ничего. Резонанс кончился, сигнал затих, стрелки индикатора ушли вправо, а Гера по-прежнему в кресле на помосте излагает свое «кредо»:

– Все до лампочки… Все до срла…

– Хватит, слазь, – говорит ему Саша, потом напускается на Аллу: – А ты не хмыкай под руку. Подумаешь, слово сказал!

Кепкин сконфуженно выбирается из кресла, спускается к нам.

– Слушай, у тебя что – нет уверенности? – сочувственно спрашивает его Тюрин. – Не веришь в возможность переброса?

– Он в себя не верит! – Я вырубаю питание.

– Да нет, я верлю… – Гера сам расстроен. – Только что-то останавливает… Прледчувствие какое-то.

– Да он просто боится, – мелодично произносит Алла. – Я же по приборам вижу. Пульс начинает частить, давление падает, выделение пота, дрожь в животе, в промежности… словом, сердце в пятках.

Кепкин беспомощно смотрит на нее, пытается шутить:

– А какими прлиборами ты обнарлуживаешь, что серлдце уже в пятках?

Смирнова ясно смотрит на него – и не отвечает. Это тоже ужасно.

– Что ж, раз боишься, будем перебрасывать «собачьим» способом, – решает Стриж. – По-южноамерикански. Чтобы сердце ушло дальше пяток – и тебя утянуло.

Итак, попытка следующая. Когда Герку усадили и зафиксировали электродами, Сашка показал ему его магнето:

– Узнаешь? Сейчас подсоединяю к электродам, которые вблизи самых деликатных мест, – и если задержишься в кресле, крутну, не я буду! Начали.

«Музыка» при приближении ПСВ была теперь не та: рев пикирующих бомбардировщиков, взрывы, раскаты грома, грохот обвала. И нарастающий жар и свет в лицо от надвигаемых прожекторов. И замахивание предметами перед расширившимися глазами. И высказывание Герочке всего, что мы о нем думаем…

Стрелки индикаторов вправо – полоса резонанса кончилась. С нас катил пот. Дрожали руки. А Гера, закаленный трехлетним общением с нами, остался в кресле, не перешел. Правда, магнето в ход мы, конечно, не пустили. Доказал Алле, что ничего не боится, голыми руками не возьмешь.

– Вот Урлалов, – ехидно сощурился Кепкин, высвобождаясь, – тот бы давно прлидумал, как перлебрлосить. Наш Пал Федорлыч. А вы!..

Шли первые опыты. Уралов, наш могутный шеф, умотал от них в отпуск. От греха подальше. Чтоб в случае чего ответственность на нас. И унизить нас сильнее, чем сопоставив с ним, было невозможно.

– Я хоть и не Уралов, но придумал! – объявил на следующий день Стриж. Он позвал Кадмича и Алку – мы принялись разрабатывать сценарий.

– Попробуем на тебе еще один способ, – сказал я Кепкину. – Способ неземного блаженства. С участием Аллочки. Если не перейдешь – все, отбракуем.

– Давай! – Герка глядел на Смирнову с большим интересом.

…Электроды мы расположили иначе: чтобы Алла могла стоять почти вплотную к Кепкину, зафиксированному в кресле, гладить его по щекам, голове, касаться рук (которыми тот, увы, не мог ее обнять), обдавать запахами парфюмерии и своего тела и говорить чарующим голоском – говорить, говорить:

– Ну, Герочка, неужели вы не сумеете сделать то, что удается и Александру Ивановичу, и даже этому… Самойленко? Я всегда была уверена, что вы интереснее, содержательнее их, только недостаточно настойчивы. Соберите свою волю – и!..

– Зачем же мне перлебрласываться, Аллочка, в иные варианты, – резонно возражал разомлевший Кепкин, – когда мне здесь с вами так хорлошо!

– А может, в иных нам будет еще лучше? – Смирнова искусительно приблизилась грудью к лицу Геры. – Ведь способ называется «неземное блаженство». Вот и надо стремиться к нему, милый Герочка.