Любовь властелина - Альберт Коэн

— Ты приходила к нему? — (Она посмотрела на него, кашлянула. Он подумал — чтобы выиграть время.) — Ты приходила к нему?

— Первое время, да. Потом мне больше не хотелось. Мы виделись в городе, в чайных.

Он взмахнул четками. Ох, эти тайные свидания, настолько более насыщенные, чем их дни в «Майской красавице»! Ох, как она готовилась к встрече с мужчиной! Ох, как она заходила в чайную, выискивала его глазами, улыбалась!

— Почему ты больше не захотела приходить к нему?

— Потому что на третий раз он стал слишком настойчив.

Настойчив! Он любовался ею. Она находила нужные слова, эта женщина, такие пристойные, слова, которые прикрывали ее поступки. Настойчив, это звучит так невинно, из серии менуэта, комплиментов, учебника хороших манер, Моцарта. Она даже в плотские дела умудрялась внедрять правила хорошего тона! И к тому же, таким способом она пыталась облагородить распутство этого типа, такая жуткая женская снисходительность к мужскому свинству.

— Тебе казалось, что ты любишь его, сама мне призналась, но ты больше не захотела приходить к нему. — (Она посмотрела на него, опустила голову. Разве она говорила, что ей казалось, будто она его любит?) — Давай, подумай, ты же понимаешь, что это абсурдно.

Помолчав, она подняла голову.

— Мне страшно сказать правду, потому что ты подумаешь, что я была его любовницей. Да, я приходила к нему. Но я не была его любовницей.

— Мы еще к этому вернемся. Так кто же это был, этот целомудренный, но настойчивый друг?

— Господи Боже, зачем тебе?

— Назови его фамилию! Его фамилия, быстро!

С бьющимся сердцем он ожидал появления врага. Как ни страшно его увидеть, но врага надо знать в лицо.

— Дицш.

— Национальность?

— Немец.

— Вот мне повезло. А имя?

— Серж.

— Откуда такое имя, если он немец?

— Его мать была русская.

— А ты, я погляжу, все о нем знаешь. Чем он занимается?

— Он дирижер.

— Какой-то дирижер.

— Я не понимаю.

— Ты его уже защищаешь?

— Я не понимаю, что вы хотите этим сказать.

— И при этом говоришь мне «вы».

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Теперь на «ты», как с немцем! Ну, спасибо. Я объясню тебе, дорогая. Для тебя это Дирижер. Для меня, поскольку я не знаю этого господина Вержа, пардон Сержа, он всего лишь какой-то дирижер. Эйнштейн, вот Физик. Фрейд, вот Психоаналитик.

Раздувая ноздри, с безумным радостным лицом, он шагал по комнате, а за ним развевались полы халата. Внезапно он обернулся к ней, закурил сигарету.

— Бедная малышка, такая неловкая, — начал он, чтобы ее подготовить.

— В чем я неловкая?

— Например, в том, что ты спрашиваешь, в чем ты неловкая. Это доказательство, что ты в себе не уверена. Если бы ты не сомневалась в себе, ты бы не сказала мне семь раз подряд, что ты была его любовницей.

— Я не говорила, что была его любовницей.

— Восьмое признание! Если бы ты не была его любовницей, ты не стала бы говорить, что не говорила, что была его любовницей, тебе было бы достаточно просто сказать, что ты не была его любовницей. — (Он хлопнул в ладоши.) — Поймал!

— Нет, нет, я всем сердцем говорю тебе, что это неправда! Это была просто дружба!

— Восемь признаний, — улыбнулся он и принялся крутить сигарету в пальцах. — Первое признание, когда ты вошла, благородная кающаяся грешница, и заговорила о тайне, которую слишком тяжело хранить. Неужели дружба — это такая уж страшная тайна? Второе признание, когда я спросил тебя, спала ли ты с ним в тот вечер, ты ответила «нет». Что означало это «нет»? Оно означало, что в другие вечера ты спала с ним! В противном случае твоя реакция должна была быть иной, ты не стала бы говорить «нет», а сказала бы, что никогда не спала с ним! Я могу рассказать и про другие признания, но ты уже сама поняла. Следовательно, ты была его любовницей. Сперва ты намеревалась признаться. Но я совершил ошибку, сбросив тебя с кровати. А кстати, почему ты вообще захотела поговорить со мной об этом человеке?

— Чтобы между нами не было тайн.

Ему стало ее жалко. Бедная малышка, она искренне считала, что это истинная причина. Да, и впрямь открываются бездны подсознания.

— Значит, этот человек сорок раз целовал тебя, вдоль, поперек и по диагонали, и ты позволяла делать это, улыбаясь. — (Он почувствовал, что вновь желает ее.) — Ты позволяла себя целовать и отвечала на всякого рода поцелуи, даже такие, которые Михаэль называет двойная коломбина с внутренним переворотом, ведь правда, и ты благодарила его за каждую коломбину! Но когда он стал настойчив, как ты это благородно назвала, то есть когда он захотел, чтобы у сорока поцелуев было нормальное продолжение, ты вдруг оскорбилась, стала вновь целомудренной, и ты не захотела никакого продолжения! Давай, Ариадна, не теряй моего уважения, признайся во всем! Ты была его любовницей, ты это знаешь, и я это знаю.

Он говорил так быстро, что она даже не все понимала, и это убедило ее в справедливости его аргументов. И вообще, он говорил с такой уверенностью. Раз он все знает, лучше уж признаться.

— Да, — прошептала она, опустив голову.

— Что да?

— Что ты сказал.

— Его любовницей?

Она кивнула. Он в ужасе закрыл глаза и понял, что только сейчас в это поверил. Мужчина, волосатый, со всякими своими органами, верхом на его возлюбленной!

— Но только один раз.

— Мы к этому вернемся. У тебя было?

— Нет, — неслышно прошептала она.

Как она быстро поняла, о чем идет речь, шельма! Он более конкретно сформулировал вопрос. Она покраснела и привела его этим в ярость. Какое право она имеет краснеть? Он неутомимо повторял вопрос, и она каждый раз повторяла, что нет. Но на двадцатый или тридцатый раз, побежденная, в слезах, она закричала «да, да»! Но еле-еле, добавила она, помолчав, и устыдилась своих слов, почувствовав, насколько они нелепы. На улице орал влюбленный кот. «Прекрати, Дицш», — закричал Солаль. Коту ответило кошкино контральто. «Прекрати, Ариадна!» — закричал Солаль. Она вступила в эту перекличку, зарыдав, что далось ей очень легко, поскольку надо было только пожалеть себя.

— Почему ты плачешь? Речь идет о счастливом моменте, а ты от этого плачешь?

— Да.

— Почему же?

Она высморкалась, слезы сами высохли, встретив такой холодный прием. Он заметил, что у нее покраснел и немного распух нос. Забавно, в этот момент он на нее не сердился, даже смотрел на этот набухший нос с симпатией. Он несколько раз повторил свое «почему», не задумываясь, машинально.