Такое разное будущее - Станислав Лем

Я вылез из-под стола на четвереньках и поспешил, не отрываясь от пола, к выходу. Вскочил, схватился за ручку двери и одним прыжком очутился в коридоре. Когда я с размаху открывал дверь, на какую-то долю секунды передо мной мелькнуло перекошенное от страха, бледное лицо чужака, фотоаппарат выпал у него из рук, но прежде чем он стукнулся об пол, я уже был далеко. Вытянувшись в струнку, я шел прямо вперед чрезмерно жестким, мерным шагом. Я проходил мимо изломов и поворотов коридора, мимо рядов белых дверей, из-за которых доносился приглушенный гомон чиновничьей суеты, вместе со стеклянным позвякиваньем, в котором не было уже ничего загадочного.

Что делать? Куда идти? Доложить обо всем случившемся? Но того человека там уже наверняка не было – он убежал сразу после меня, это уж точно. Оставался лишь сейф, открытый сейф и бумаги, разбросанные по комнате. Я оцепенел. Ведь в соседней комнате я назвал свое имя; впрочем, меня привел тот молодой офицер. Они, конечно, всё уже знают. По всему Зданию наверняка объявлена тайная тревога. Меня ищут. Все лестницы, выходы, лифты под наблюдением…

Я огляделся вокруг. В коридоре кипела обычная суета. Несколько офицеров несли папки, как две капли воды похожие на те, что лежали в сейфе. Подошел курьер с кипящим чайником. Лифт остановился, из него вышли два адъютанта. Я прошел мимо них. Они даже не обернулись. Почему ничего не происходит? Почему никто не ищет меня, не преследует? Неужели… неужели все это… все это было по-прежнему – испытанием?

В следующую минуту я принял решение. Подошел к ближайшей двери. Прочитал ее номер: 76 941. Он мне не понравился. Я двинулся дальше. Перед номером 76 950 остановился. Стучать? Чепуха.

Я повернул ручку и вошел. Две секретарши помешивали чай, третья раскладывала на тарелке бутерброды. На меня они внимания не обратили. Я прошел между их столами. Вторая дверь – в следующую комнату. Я переступил порог.

– Это вы? Наконец-то… Прошу. Располагайтесь, пожалуйста…

Из-за стола мне улыбался невзрачный старичок в золотых очках. Под редкими, молочно-белыми волосами наивно розовела лысинка. Глаза у него были, как орешки. Он радушно улыбался, делая приглашающие жесты. Я опустился в мягкое кресло.

– С Особой Миссией комендерала Кашенблейда… – начал я.

Он не дал мне закончить.

– Ну конечно… конечно… вы разрешите?

Дрожащими пальцами он нажимал на клавиши машинки.

– А разве вы… – начал я. Он встал – торжественный, серьезный, хотя и с улыбкой на лице. Нижнее веко левого глаза слегка подергивалось.

– Младший подслушник Бассенкнак. Разрешите пожать вашу руку!

– Мне очень приятно, – сказал я. – Так вы обо мне слышали?

– Помилуйте, как бы я мог о вас не слышать?

– Да? – ошеломленно пробормотал я. – А… значит… у вас для меня есть инструкция?!

– О, это дело неспешное, неспешное… годы одиночества в пустоте… зодиак… сердце сжимается при одной только мысли!.. об этих расстояниях… знаете… хоть это и правда, как-то трудно человеку поверить, примириться, не так ли? Ах, я тут, старый, болтаю… я, знаете ли, в жизни никогда не летал… такая профессия… все за столом… нарукавники… чтобы манжеты не снашивались… восемнадцать пар нарукавников стер и… вот так, – он развел руками, – вот так, знаете ли… вот потому-то… вы уж извините меня за болтливость… разрешите?

Он приглашающим жестом указал на дверь за своим креслом. Я встал.

Он провел меня в огромный, выдержанный в зеленых тонах зал; пол сверкал, точно озеро; далеко, в глубине, стоял зеленый стол в окружении стульчиков с тонкой резьбой. Наши шаги звучали словно в приделе храма. Старичок поспешно семенил рядом, улыбаясь, поправляя пальцем очки, то и дело сползавшие с его короткого носа; пододвинул мне мягкий стул со спинкой в виде герба, сам сел на другой, высохшей ручонкой помешал чай, прикоснулся к нему губами, шепнул: «Остыл уже…» – и посмотрел на меня. Я молчал. Он доверительно наклонился.

– Вы, наверно, немного удивлены?

– О… нет, нисколько…

– Э-э… мне-то, старику, можете наконец сказать… хотя я не настаиваю, не настаиваю… это было бы с моей стороны… но, видите ли: одиночество, врата тайны распахнуты, глубь соблазнительно мрачная, зарождение искуса – как это по-человечески! Как понятно! Ведь что такое любопытство? Первое движение новорожденного! Натуральнейшее движение, архаическое стремление обнаружить причину, которая порождает следствие, а оно, в свою очередь, давая начало следующим актам, создает целое… и вот уже готовы сковывающие нас цепи… а начинается все так наивно! Так невинно! Так просто!

– Извините, – перебил я, несколько замороченный этой тирадой, – о чем вы, собственно, говорите и… куда клоните?

– Вот именно! – крикнул он слабым голосом. – Вот именно! – Он наклонился ко мне еще ближе. Золотые проволочки его очков поблескивали. – Здесь причина – там следствие! О чем? Откуда? Для чего? Ах, мысль наша не в состоянии мириться с тем, что такие вопросы могут остаться без ответа, и поэтому немедленно творит ответы сама, заполняет пробелы, переиначивает, здесь немного отнимет, там приба…

– Простите, – сказал я, – но я просто не понимаю, что это все…

– Сейчас! Сейчас, дорогой мой! Не все, не все лежит во мраке. Я постараюсь, в меру своих возможностей… Уж вы меня, старика, извините, – чего вам было угодно пожелать от меня?

– Инструкцию.

– Инстр… – Он как бы пережевывал крупицу удивления. – Вы уверены?

Я не ответил. Он опустил веки за золотыми проволочками. Губы бесшумно двигались, как будто он что-то считал. Мне показалось, что я угадываю по их вялым движениям: «шестнадцать… один убрать… шесть еще…»

Он посмотрел на меня, доверчиво улыбаясь.

– Да… превосходно… превосходно… О чем это мы? Инструкция… бумаги… планы… документы… схемы наступательных действий… стратегические расчеты… и все секретное, все единственное… О, чего бы только не дал враг, коварный, омерзительный враг, чего бы он только не дал, говорю я, чтобы завладеть всем этим! Завладеть на одну только ночь, на минуту хотя бы! – Он почти пел. – И вот он посылает замаскированных, вышколенных, переодетых, матерых – чтобы те проскользнули, прорвались, выкрали и скопировали – а имя им легион! – выкрикнул он тоненьким, ломающимся голосом, увлеченный уже до того, что обеими ручками придерживал с боков очки, которые все время перекашивались у него на носу.

– И вот – как же, увы, этому помешать? – и вот они завладели… В ста, в тысяче случаев мы раскроем, мы отрубим преступную руку… разоблачим происки… обнаружим яд… но покушения повторяются… вместо отрубленного вырастает новое щупальце… а конец, конец известен – что один человек закрыл, другой откроет. Естественный ход вещей, о, сколь же естественный, дорогой мой…

Он боролся с одышкой, улыбкой умоляя о снисхождении. Я ждал.

– Но если бы, представьте себе на минуту, если бы планов было больше? Не один вариант, не два, не четыре – но тысяча? Десять тысяч? Миллион? Выкрадут? Выкрадут, да, ну так что же… первый противоречит седьмому, седьмой – девятьсот восемнадцатому, а тот опять-таки всем остальным. Каждый твердит свое, каждый по-своему – который из них настоящий? Который из них тот самый, единственный, наисекретнейший, который из них правильный?