Царская чаша. Книга I - Феликс Лиевский

– Хм. Библейского во храме достаточно наблюдаем. Темнишь что-то.

– В том и суть, государь, что не тако, как во храме… Не можно такое во храме…

Бровь Иоанна озадаченно поползла вверх, и Федька поспешил объясниться, и, показывая важность своей необычной просьбы, оставался при этом стоять смиреннейше перед ним, с прижатой к груди ладонью.

– Нет, не подумай, государь, что непристойное я умыслил!!! Как бы посмел я святого великомученика памяти нечистыми помыслами коснуться иль извратить как?!

– Что-то, Федя, запутал ты меня совсем, – Иоанн прищурился, наблюдая его невероятные страдания явной нерешительности. – Ты прямо молвить в силах? А давай так: сейчас мы играть станем, и за каждый тебе мат будешь по одёжке сымать. И ежели хоть раз ничья выйдет, иль твоя победа, пока не вовсе обнажишься – проси, что хочешь, обещаю согласие моё! Ну, по рукам?

Федька поник, проклиная свою робость внезапную и косноязычие, но спорить далее было никак нельзя без страха испортить Иоанну задор и настрой на шалость… А такое его состояние бывало теперь почти что редкостью, бесценным отдохновением.

– А ежели проиграюсь?

– Ну-у, тогда до другого раза прошение твоё останется, – Иоанн развёл руками. – И вот ещё что: побрякушки не в счёт. Ну, что стоишь? Ходи.

Воскликнув отчаянно «Я щас, мигом!», Федька убежал к себе, и вернулся в шапке и шубе.

Иоанн рассмеялся невинной его уловке продлить игру. Но по расстроенному Федькиному лицу не похоже было, что он целью имел поддержать забаву, а будто бы и в самом деле из последних пытался выторговать у него своё.

Не прошло и часа, как на ковре оказались и шуба с шапкой, и оба мягких сапога на высоких точёных каблуках, порты шёлковые, и исподние, и терлик парчовый с поясом, и кинжал в ножнах. Федька переминался на стройных голых ногах под насмешливым взором государя.

– Федя, тебе мат. Скидай рубаху.

– Серёжки, может, сперва?

– Не считается.

– Колечко!..

– Не считается. Мы ж уговорились.

– Когда?!

– Федя, ты эти ливонские штуки брось! Не гневи меня.

Со вздохом требование было исполнено. Тонкая белая рубашка беззвучно опала поверх остального.

Федька так стоял, слегка потупившись, а Иоанн не торопился разрешить ему облачиться. Мгновения бежали, копились, загустевали вместе с пряным теплом покоев, и дышать стало тяжеловато. А государь всё молчал.

– Так когда… другой раз? Коли до дня Стратилатова почитания355 остаётся всего ничего, а приготовлений уйма…

– Досадно, Феденька, что зимою нельзя васильков достать, – помедлив, Иоанн поманил его к себе, и Федька медленно приблизился. – Ну излагай теперь, как на духу. Что удумал? И отчего это не можно о неком великомученике действо во храме разыграть?

– Так… оттого, Государь мой, что…

– Говори, говори, Федюша!

– А васильки можно из шёлку наделать, синего… – он подавался чуть навстречу ласкающим жёстким прохладным государевым ладоням. – Пусть Бут накажет рукодельникам своим.

– Ты, вижу, глумиться надо мною взялся? Будешь отвечать, бесовское создание, аль палачам тебя отдать для живости изречения?

– Мне б как раз к ним и надо… Только дозволение дай!

– Да что ж сие такое! – Иоаннова рука сгребла и зажала Федькину красу, вынуждая к ответу весьма ощутимо.

– Как есть, скажу всё, государь! Коли приятен тебе вид мой, и ничто во мне не отвращает, так и на распятии Стратилата приятен будет? Ответь, чтоб иметь мне надежду оказать тебе радость желаемую через Страсти по Феодору, словно бы оживлённые пред тобой! – выждав, пока государь зримо вообразит себе им обозначенное, не почуяв от него протеста или недовольства, а только возросшее любопытство и притяжение, продолжил уже почти без опасения: – Ежели бы сие позволено мне было осуществить в пустом шатре твоём Троицком, близ Стратилатова предела… Но мне и трапезная палата сгодится! Не кощунственно ли это, государь мой, что зримым желаю не только Пещное действо знать, но и то, что особо душе моей созвучно?

Иоанн помолчал, вглядываясь в его черты снизу, и после принудил опуститься перед креслом и своими коленями.

– Неужели так страждешь на кресте очутиться по воле своей? И чего же тебе от меня надобно, кроме дозволения на такое неслыханное деяние, Федя? То мне подарок, говоришь, будет. Это как же?

Рука государя теперь ласкала его тёмные кудри.

– Стражду… Нет мне покоя! Говорил будто бы со мной Феодор с образа своего! Об истинном Подвиге и Любви говорил. И в честь его, и во славу, хочу его пути коснуться… А надобно мне, чтоб ты это всё видел! Мал и слаб я, Государь мой, и в ничтожестве своём уподобиться величию такому желая, грешу, знаю это, что недостоин за Стратилата молвить, а лишь восхвалять и молиться ему смиренно, но… Но ежели б ты, ты сам на то благословение мне дал!!! Если б принял действо это, как моление моё пылающее Воеводе Небесному, всего мира христианского защитнику! И сам ты ведь – мира христианского защитник, из всех живых ныне наипервейший, так раздели же со мною горение сие!

– Вот как, значит, – отозвался Иоанн без тени прежней насмешливости, в Федькины распахнутые глаза всматриваясь.

– Да, так.

– Силён в тебе Алексия-пращура дух… И что же от меня надобно, кроме согласия на умысел твой взглянуть, к молению такому приобщиться?

Следуя указанию одеваться, Федька принялся подбирать поочерёдно всё сброшенное. Заговорил быстро и горячо, будто боясь, что если опять запнётся, передумать государь может:

– Надобно мне от имени твоего, государь, певчим повелеть по действу и тропарь, и кондак отчитать, да не весь акафист вдруг, а к месту чтоб, а ещё… ещё кое-что по течению оного зрелища исполнить… из Литургии. Я распишу всё! И столярам, чтоб меня слушались и соорудили необходимое, и вспоможение людское сообразное надо. И одеяния некоторые воссоздать бы, которые – для Стратилата, которые – для царя Ликиния и стражи его, и для горожан простых. Да в трапезной нам всем со скарбом надо освоиться, без никого чтобы, государь. Таинство оно и есть ведь таинство, хоть бы и … лицедейство, да не скоморошье, всё же!

Одевшись в сапоги и нательную рубаху, а прочее в охапке держа, ожидал он приговора.

– Твоя, Федя, свобода. Возьми из кладовой, и у казначея, что надобно. К певчим и в мастерские записочки тебе завтра Димитрий отдаст, ты ему поведай, от кого тебе что требуется.

– А ещё мне бы с мастерами заплечными перетолковать кое о чём…

– Этим отписывать без надобности – им грамота ни к чему ведь. Ты уж сам…

– Как – сам? Разве станут так они меня слушать, блажь мою исполнять… – а сам поминал советы Охлябинина, что обо всём с работниками этими столковаться можно, ежели не выказывать к ним пренебреженья никакого, а, напротив, мастерство их хвалить, ну и вознаграждение щедрое не забыть, конечно.

– Так и быть, пройдёмся с тобою на днях до застенка. Поглядишь, как