Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

С самого начала он заставил себя осознать две важнейшие вещи: во-первых, большинство его подданных, годных по возрасту и телесной крепости для военной службы, надели рясы и ушли в монастыри; во-вторых, священнослужители и их приспешники были его врагами, многие из них в открытую предпочитали турок азимиту. Трудно представить себе более плачевное положение дел. У Константина оставалась последняя надежда. В Европе не было недостатка в солдатах-наемниках. Может, папа, употребив свое влияние, пошлет ему необходимые подкрепления? Проявит ли его святейшество должный интерес? Отважный император отправил в Рим посланника, пообещав перейти под эгиду папы и именем Христа взывая о помощи.

Тем временем его посланцы рассыпались по всему эгейскому побережью, скупая припасы, оружие, военные машины и материалы всевозможного рода. Соответственно, при деле оказались и остатки военного флота. Каждый день в гавань входило судно и пополнялись склады под Ипподромом. На тот момент, когда закончилось строительство крепости Румелихисар, по крайней мере одна из тревог императора несколько поутихла. Однако прочие были серьезнее. Все стали замечать, что он чаще прежнего поднимается на башню Исаака и проводит долгие часы, глядя с тоской к югу, на зеркальную гладь Мраморного моря. Его мужественное и рыцарственное сердце, стенавшее от унижений со стороны надменного турка, измученное, в частности, неспособностью его собственных подданных ощутить грозившую им опасность и встретить ее с должным героизмом, находило отдых в размышлениях, когда он мерил шагами широкую смотровую площадку и пытался вычислить, когда грянет буря.

Это отступление — ответ читателю, которого озадачивает бездействие императора в те дни, когда султан укреплял свою азиатскую твердыню. Его ждало одно: осада. Вот к чему принудили последнего из римлян. Он не был уверен, что подданные его смогут удерживать ворота, а уж тем более — драться в открытом поле.

Земли вокруг Константинополя были возделанными. Пока шел сев и рос урожай, турки не обижали и не тревожили греческих земледельцев. Однако в июне, когда изумруд злаков начал обращаться в золото, на поля выпустили целые стада мулов и кавалерийских лошадей, а сторожей, которые выскочили из своих шалашей на холмах, чтобы отогнать скотину, избили солдаты. Земледельцы пожаловались императору, тот отправил посланника к султану, моля пощадить урожай. В ответ на это Магомет приказал сыну Исфендиара, своего родича, уничтожить посевы. Крестьяне сопротивлялись, причем небезуспешно. На юге и в полях рядом с Хисаром на севере были потери с обеих сторон. Когда об этом доложили Константину, он призвал к себе графа Корти.

— То, чего мы давно ожидали, настало, — произнес он. — Пролилась кровь. Моих подданных атакуют и убивают на их же полях; тела их лежат там непогребенными. Откладывать войну долее нельзя. Да, подкрепление от его святейшества так и не прибыло, но обязательно прибудет, а до тех пор мы должны защищаться сами. Да, мой народ проявляет холодность и безразличие. Я предприму последнее усилие, чтобы его воспламенить. Ступай в сторону Хисара, забери убитых. Пусть трупы привезут неприукрашенными. Я выставлю их на Ипподроме. Возможно, кровь и раны произведут должное впечатление, если нет — помоги Господи этому христианскому городу. Я выделю тебе сопровождение.

— Ваше величество, — отвечал Корти, — подобная экспедиция может спровоцировать наступление на город еще до того, как вы полностью подготовитесь. Позвольте мне выбрать сопровождающих из своих людей.

— Как скажешь. С вами поедет проводник.

Чтобы попасть на возвышенность, по которой, к северу от Галаты, проходит дорога на Хисар, Корти двинулся через Синегион и Эюб к Сладким Водам Европы, которые пересек по мосту несколько ниже ныне заброшенного загородного дворца султана. На возвышенности он свернул влево от Перы и через полчаса стремительной скачки уже направлялся к северу по дороге, шедшей параллельно Босфору, — между утесами на скалистом берегу иногда открывался вид на пролив. На склонах холмов тут и там были разбросаны крытые соломой крестьянские хижины, а вокруг благодатно простирались колосящиеся поля.

У графа было достаточно времени для размышлений, однако размышлял он мало — его мысли занимала представившаяся возможность отличиться перед императором, а заодно, может быть, и возвыситься во мнении княжны Ирины.

Из задумчивости его вывел крик проводника:

— Турки! Турки!

— Где?

— Видите этот дым?

Граф увидел этот знак беды, медленно всползавший к небу за находившимся впереди холмом.

— Здесь, слева, есть деревня, но…

— Довольно, — оборвал его Корти, — веди меня в сторону пожара. Есть туда путь короче?

— Да, вон под тем холмом.

— Торный?

— Узкая тропа, но пройти можно.

Граф обратился к своей свите по-арабски и, перейдя на галоп, погнал проводника вперед. Вскоре показалась группа перепуганных крестьян, бежавших им навстречу.

— Вы почему бежите? Что произошло? — осведомился граф.

— Ах, турки, турки!

— Что — турки? Остановитесь и расскажите толком.

— Мы утром пошли на работу жать пшеницу — она уже созрела. На нас налетели эти нехристи. Нас был десяток, а их — с полсотни или больше. Мы едва спаслись, а они подожгли посевы. Господи Боже и Пресвятая Богородица! Пропустите нас, а то нас тоже зарежут!

— Они верхами?

— Некоторые — да, другие пешие.

— Где они сейчас?

— В поле за холмом.

— Ступайте как можно скорее в деревню и скажите мужчинам, чтобы шли забрать мертвых. Скажите, чтобы не боялись: император отправил меня защищать вас.

С этими словами граф поскакал дальше.

Вот какое зрелище открылось ему сверху: на пологом северном склоне располагалось пшеничное поле, по которому с треском и дымом стремительно распространялся огонь; в дыму был виден турецкий отряд — в основном всадники, их оружие ярко блестело в свете полуденного солнца; тут и там виднелись обугленные предметы — вне всякого сомнения, трупы. Они подтверждали слова тех, кому удалось уцелеть.

Корти передал свое копье с девизом проводнику. По его знаку берберы вонзили копья в землю, поставив их стоймя, обнажили мечи и переместили щиты вперед. После этого граф повел их в сторону поля. Еще несколько слов — видимо, приказов, — и он ринулся на врага, его сопровождение — следом, колонной по двое, один в арьергарде. Граф не издавал боевого клича, но постепенно наращивал скорость.

Их разделяло двести ярдов или более — ровная поверхность, если не считать склона, единственным препятствием служила подвижная полоса огня. Колосья, высокие и тонкие, не мешали лошадям.

Турки следили за их приближением, сбившись в кучу, точно испуганные овцы. Возможно, они еще не поняли, что их атакуют, а возможно, отнеслись к нападающим с презрением за счет их малочисленности; не исключено также, что огонь показался им достаточной защитой; как бы то ни было, они стояли, ничего не предпринимая.