Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - Борис Кипнис

Обратите внимание: граф Рымникский написал все это без обычных своих экспрессивных «выкриков» и темных для понимания мест. Это говорит о высочайшей концентрации воли полководца в момент написания письма. Фельдмаршалу надо было, чтобы государь прочитал внимательно и до конца, а потом согласился с его мнением об опасностях, поджидающих русские войска в Швейцарии, и, может быть, все-таки отменил это предприятие.

Вернемся снова к письму Суворова и начнем с того месте, где прервали чтение:

Выходит, что генералы австрийские теперь уже могут не повиноваться, продовольствием снабжать не станут и толкают бедных русских солдат в Швейцарию на столь многотрудный поход, что уповать им остается лишь на помощь Божию. А ведь без русского государя австрийцы ничто, он одним мановением руки может отозвать наши рати и сокрушить заносчивых австрияков. И это уже не ирония, фельдмаршал всем строем письма подводит Павла I к принятию такого решения: отзывать, может, и не надо, но в опасную Швейцарию идти не вели. А чтобы у императора и сомнения не закралось, что воля его для полководца священна, Суворов заканчивает свой пассаж так:

Увы, это столь тонко написанное послание не могло остановить самого похода в Швейцарию, но имело, несомненно, влияние на скорое охлаждение дружеского отношения Павла I к австрийскому кабинету и Францу I.

В эти же дни в далекую Гатчину прибыли сведения из Вены и суворовский адъютант Кушников с реляцией о победе при Нови. Император был так доволен, что очень тепло написал Суворову 25 августа (старый стиль):

Самодержец не кривил душой: мы уже видели, что за падение Мантуи Рымникский был превращен в князя Италийского[2169]. Действительно, что может быть выше как награда для того, кто уже давно был кавалером высших степеней всех российских орденов? Но Павел I сумел изобрести весьма почетную награду: 24 августа 1799 г. он отдал по армии российской следующий приказ:

С этой наградой Суворов по объему почестей уже превосходил не только Румянцева, но и Потемкина-Таврического. По праву и за заслуги он становится кем-то вроде древнеримского полководца, удостоенного права триумфа при возвращении из победоносного похода в вечный город. Слава его сравнялась с мерой сил и возможностей человеческих.

Желая быть последовательным в своей щедрости, на следующий день, 25 августа (старый стиль), император написал герою новый рескрипт:

Такие награды могли бы удовлетворить честолюбие любого смертного. Но наш герой после победы при Нови, не зная еще о милостях императора, хотел высших иностранных отличий. Возможно, так желал он заглушить горечь от несправедливостей и придирок Гофкригсрата и Тугута, ибо в следующие после победы дни он в письме жаловался Растопчину[2172]:

Столь простодушным образом намекает Суворов на желание получить высший английский орден Подвязки. Зачем он ему? Неужели непомерное честолюбие и старость помрачили этот дотоле столь ясный разум? Ведь он хорошо знал цену наградам, столь часто обесцениваемым ничтожностью награждаемых. А может, наш герой хочет их тусклым блеском ослепить и зачаровать скорыми шагами приближающийся неизбежный конец земных обид и сожалений? Думается, дело не в этом. Суворов тоже человек, он высочайший мастер своего нелегкого дела, а истинному мастеру остро хочется похвалы среди ценителей и знатоков и, что греха таить, восторгов очарованной публики. И награда, подобная ордену Подвязки, есть всего лишь законный знак заслуженного признания таланта. Кроме того, он мог разумно полагать, что чем больше будет ему почесть, тем громче станет слава России.