Записки из чемодана. Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти - Иван Серов

Я всё это рассказал начальству. Булганин говорит: «Они будут у нас гости. Что покажем, то и пусть смотрят». Хрущёв подошёл к этому делу с учетом национальных чувств и сказал: «Я спрошу у короля, а вы мне напомните».

На приёме было народу немного, прошло всё непринуждённо. Я напомнил Хрущёву вопрос о женщинах. Хрущёв стал подводить разговор к этому вопросу. Король насторожился, сперва говорит: «Ну, конечно, можно участие женщин», а потом, когда ему сказали, что можно и без них, тогда он оживился и сказал: «Да, да».

Я тогда вмешался и сказал, что у нас половина программы — женщины, причем исполняют классические произведения, поэтому не стоит их огорчать после того, как они мучились на самолёте 4000 километров. Тут король сразу согласился, и всё урегулировали.

После приёма, когда приехали, я рассказал нашим, что прилетели также акробаты * (зять Брежнева*) и Качалова, очень эффектные номера. Ну, тут решительно сказали «нет», так как она выступает в плавках, почти голая.

На следующий день к вечеру министр внутренних дел начал на грузовиках свозить нам подарки. Когда приехал король, то сразу все вошли в комнаты, где были разложены подарки, король сам стал называть, кому что. Подарки были дорогие, в том числе почти всем членам делегации серые каракулевые шкурки, которых в Афганистане много.

И, кстати сказать, мне, кроме того, король подарил старинную восточную шашку с золотой инкрустацией и мраморный стол на железных витых ножках весом 150–200 килограмм. Про кинжал сказал, что мне он нужен для борьбы с врагами Советского Союза, а стол — для работы. Кстати сказать, я послу сказал, чтобы стол оставили в посольстве и не возились с ним.

На следующий день попрощались и вылетели в Сталинабад. Прощаясь с Афганистаном, я ещё раз посмотрел с высоты на хребты Гималаев, Гиндукуша, Памира и других гор[526].

Там нас встретил Секретарь ЦК Гафуров* и так плохо организовал встречу, что нам, как в Калькутте, пришлось вылезти из машин, войти в старое, разрушенное здание, пересидеть, пока я подогнал к противоположной улице этого дома машину, и через второй скрытно уехали на дачу Гафуров растерялся, но ничего не мог сделать.

Когда устроились, я сказал, что завтра они спокойно долетят до Москвы, а я хочу уехать в Карши (аэродром), там стоит ТУ-104. Машина находится на экспериментальных испытаниях, и меня Туполев* же попросил облетать, так как возможно, она будет предложена для полетов членов правительства, в том числе и за границу. Хрущёв сказал: «Это хорошая идея. Может быть, мы на нем полетим в Лондон, куда Иденом приглашены»[527].

Я попрощался и уехал на аэродром. Там уселся в штурманскую кабину ТУ-104, и нам разрешили вылет. Я впервые на реактивном самолете. Когда стали запускать двигатели, то сперва застрекотал мотоциклетный движок, который раскручивает турбину, а затем взревела турбина и с визгом стала раскручиваться. Впечатление непривычное. Минут 10 прогревали двигатели, а потом вырулили для взлёта. Разбег проходил медленно, видимо, и лётчик-то не совсем уверенно на нём летает, так как мало времени еще прошло с момента выхода самолёта с завода, вернее, из КБ.

Потом скорость стала нарастать, но самолёт, я чувствую, всё ещё бежит. Пробежал один километр, бежит дальше, уже второй километр кончается, а он бежит. Спросить лётчика — нельзя отвлекать в самый ответственный момент, а аэродром кончается, потом уже лётчик взял штурвал на себя, и самолёт перестал бежать и, не поднимаясь, на высоте 2–3 метров ещё долго летел. Затем набрали высоту над аэродромом 3 км и пошли на Москву[528]…

В это время, как мне рассказали, и Туполев, и моя многострадальная Вера Ивановна стали волноваться. Нас нет и нет. Не случилось ли что. Но потом мы появились. Когда приземлились и зарулили, Туполев меня расцеловал и говорит: «Ну, теперь раз ты опробовал, то у меня дело пойдёт, спасибо». Впоследствии он вручил мне грамоту со своей подписью «Первому пассажиру ТУ-104» и золотой значок с изображением ТУ-104.

С приездом включился в работу. Много нерешенных вопросов. Заместители сидят, как святые, ждут начальника и ничего не решают. К тому же до сих пор сотрудники органов госбезопасности перестраховываются, как бы чего не вышло, потому что десятилетиями видели, как их подымали наверх, потом бросали вниз. Потому что на этом деле, если не советоваться с ЦК и не докладывать всех неприятностей, то можно уподобиться Ежову и Берия, которые пришли из ЦК и возомнили, что им всё дозволено, и начали самовольничать. Этого нельзя допустить.

Мой первый заместитель Лунев оказался пустым, безграмотным кляузником, который десятки лет сидел в аппарате Московского обкома партии и бездельничал. Всегда был в роли заместителя заведующего, сам ничего на себя не брал. И тут такую же политику повёл.

Я с ним крупно поговорил после одной командировки, откуда он вернулся. Ездил на периферию, я его еле вытолкал. Проверял транспортные органы КГБ, которые по распределению ему же непосредственно подчинены. Приехал и докладывает мне о непорядках, что плохо работают и т. д. Я ему говорю: «А почему же вы плохо так ими руководите? Вы же отвечаете перед ЦК за это».

Он в амбицию, он представляет себе, как в обкоме, инспектором, приехал, проверил, выявил недостатки и доложил, а сам в сторону. Я говорю: «Так не пойдёт, товарищ Лунев, надо засучить рукава и самому трудиться, решать, брать на себя ответственность, тогда и устраним недостатки».

Начальник транспортного управления КГБ, бывший секретарь ЦК Таджикистана, хороший партийный товарищ Егоров* дважды приходил жаловаться, чтобы его передали другому заместителю, так как товарищ Лунев — пустой человек, больше болтает и ничего не делает. Весь день читает сводки ТАСС, в которых пишутся все новости в мире, и газеты, да бегает в административный отдел на всех кляузничать.