Зеркало времени - Николай Петрович Пащенко

я явственно услышал категорическое мысленное возражение Софии-Шарлотты. Не успел я удивиться, как между нами возник и произошел сверхскоростной по темпу мыслеобмен, времени занявший не больше, чем глуховатый, прокатившийся где-то в отдалении гром после вспышки молнии.

«Вряд ли у вас есть серьезные основания так считать, вы ещё очень молоды, жить вам да жить», — подумал я, с одновременным удивлением усомнившись в истинности её предубеждения против долгой жизни.

«Среднестатистическая продолжительность жизни здесь ни при чём, — немедленно ответила она, отрывисто вспыхнувшим взглядом показывая, что понимает причины моих сомнений, но не распространяется, хорошо это или плохо, а считает, что, как есть, так есть, и от неё в данном случае мало что зависит. А я в мыслях воспринял от Софии ещё и следующее: — Я знаю мою программу, и на сегодня она такова, что из жизни мне придется уйти достаточно рано. Знает это и Андре, и по обоюдному согласию у нас нет детей. Хотя, может статься, мы и не правы».

В ответ я выпалил в неё целым букетом, составленным из одновременных возражений, которые она, однако, восприняла не залпом, а последовательно: «Христианская религия, к которой вы, очевидно, принадлежите, не допускает осознания человеком конца его жизненного срока. Наверное, вы не ортодоксальная христианка, тем любопытнее, какую религию вы исповедуете. И всё-таки нельзя, грешно бравировать подобным знанием, любезная Зофи, если даже вы полагаете, что смогли правильно прочесть записанную в вашей личной программе истину. Можно, наконец, помолиться о продлении ваших земных дней, если вы действительно любите супруга и цените совместную с ним жизнь, и, верится, вам помогут, оставят ещё пожить. Не подумайте, что я осуждаю вашу красоту, искренне прошу меня извинить, если мой взгляд стал причиной подобного направления ваших мыслей. Напротив, я восхищаюсь вами, и в мыслях моих ничего близкого осуждению не было. Надо иметь, согласитесь, очень высокую психологическую стойкость, чтобы воспринимать такого рода знания о себе».

Отголоски сопутствующих моих мыслей из-за их чрезмерной скорости не воспринял медлительным сознанием я сам.

«Не сержусь на вас, — мимолетно выразилось в её взоре. — Любуйтесь моей красотой, пока возможно. Я к вам отнеслась со всей серьёзностью, так о какой вы посмели подумать браваде? Фи. Доппель, дважды фи-фи: абсолютно неуместны с вашей стороны фанфаронство и фанаберия. Но как себе истолковать, что я не вижу самой себя в будущем достигшей хотя бы начала среднего возраста? В конце жизни я выгляжу почти так, как сейчас, и что я должна подумать? Что и в восемьдесят я буду выглядеть, как в двадцать четыре? Если бы христианская религия дала мне ответы на мучающие меня вопросы, я не искала бы никакой другой. Я с благодарностью приняла бы действенную помощь от любого, но вряд ли вы способны на неё по своей неграмотности, а словесные утешения мне не нужны. Программа для меня, включая дальнейшее после этой жизни, составлена не мной. Безусловно, я подчинюсь, что мне ещё остается. Поэтому не лейте масла в огонь, не сыпьте соль на рану, не усиливайте то, что способно ранить, не злоупотребляйте моей стойкостью. Мне нечего добавить, — она сверкнула глазами вновь и тут же пригасила блеск, — я вам изложила всё».

Наш оживлённый мыслеобмен прервал её муж, этот военный врач, русский майор, потому что о чём-то важном заговорила с ним Акико, но в очередной раз споткнулась на обращении к русскому из-за сближения согласных «л» и «р» в одном слове, и он попросил называть его по имени, без употребления сложного для Акико, да и предположительно для меня, поскольку считал меня американцем, своего отчества — Валерианович. Американцы до предела упрощают свою речь, и их «Ю о, кей?» может означать что угодно, а язычок моей любимой упорно застревал внутри «Варериановича». Не всякий и русский без тренировки десять раз кряду быстро произнесет: Андрей Валерианович. А если и выговорит, не свихнув себе язык, то середину и три последних буквы отчества верняком проглотит, выпулит: «Вальяныч», чего никогда не позволяла себе Акико, неуклонно старательно произносившая всё, как написано. Неукоснительно и непременно. При всех колоссальных познаниях Акико всё ещё недоставало длительной разговорной практики. Да и с кем тогда ей было натренироваться свободно полоскать языком — со мной, неисправимым молчуном?

Я чуть поклонился Софии-Шарлотте, заканчивая мысленный диалог, когда ставил перед ней чай, и взглядом с этим едва заметным поклоном попросил прощения за мои слишком откровенные, даже рискованные мысли, далеко вышедшие за рамки традиционного гостеприимства и приличествующей первым минутам знакомства позволительной степени обоюдного любопытства.

Кокорин, учтиво улыбнувшись, посмотрел на меня:

— Мистер Роберт, прошу меня простить, что обращаюсь в большей мере к даме, мы только продолжаем начатое обсуждение, а иной возможности для взаимно полезного общения у нас, людей военных, назавтра может не оказаться.

Я коротко поклонился в ответ и ему. С загоревшимися глазами Кокорин повернулся к Акико, но начал как-то неловко, неуклюже:

— Видите ли, уважаемая госпожа, э-э-э… Мисс Риччи. Мы с вами живём в исключительно интересное, наступившее на наших глазах, новое время…

Акико улыбнулась тоже, обласкав взглядом, поощрительно кивнула ему, и Кокорин, успокоясь и прекратив поиски сомнительных вводных фраз, продолжал более уверенно:

— Поверьте, в нашей работе мы с Зофи совместно несколько страдаем оттого, что получили западное образование. Вместе приходится и преодолевать вызванные его односторонностью осложнения в понимании всего, что внутри и вокруг нас происходит, а также все другие ущербные последствия, с которыми так или иначе приходится сталкиваться и с ними бороться.

— Я тоже получила западное образование, — негромко отозвалась Акико, вспомнив уроки монаха Саи-туу, и тут же спросила у русского, — так какие же ущербные последствия вы имеете в виду? О какой односторонности западного образования вы так убеждённо говорите, Андрей Ва-ре-рианович? Андрей?

— Я исхожу из того, что в наше время практикующий врач-терапевт широкого профиля обязан быть, как минимум, подготовленным священнослужителем, — мельком взглянув на жену, твёрдо ответил Кокорин, — если вообще не каждый врач. Исключая, пожалуй, стоматологов, у них и учёба попроще, хотя вполне достаточна — он коротко улыбнулся, ослабил узел галстука. — Я лично к этому стремлюсь, хотя и не знаю, кто возложил бы на меня сан. Со мной теперь согласна и Зофи. Она окончила Сорбонну двенадцатью годами позднее меня, и вскоре я привёз её сюда. В ныне доступную для нас с Зофи буддийскую страну — Монголию — мы согласились поехать осознанно, потому что какому-либо одному государству, как вы видите, не служим, в том числе, и потому, что достойных среди них мы не нашли. Изначальная родина