Древнейший - Роберт Энтони Сальваторе

Он зажмурился и застонал, скрипя песком на зубах. Хотелось потрогать рану, но никак было не освободить руки.

Постепенно боль отступила, а поври все пели и кружились, отходя от берега все дальше. На сей раз Кормик не стал поднимать только голову, а медленно повернулся весь, так, что мог лучше видеть их. Он заметил, что гномы окружили кольцом определенное место, какой-то предмет. Прислушавшись к словам песни, монах понял смысл этого странного танца.

Кормик прикусил язык, чтобы нечаянным стоном не прервать печальную церемонию, которая оказалась довольно продолжительной. Наконец кольцо разомкнулось, и стала видна груда сложенных друг на друга камней. Не прерывая пения и по-прежнему держа ритм, гномы выстроились в линию, обошли кругом могилу павшего товарища и направились к берегу.

— Ага, очнулся? — спросил главный поври, когда они вернулись на пляж и стали разбредаться. — А я уж думал, весь день проспишь.

— Правильно сделал бы, — добавил другой карлик зловещим тоном. — А самым умным было бы послушать товарищей и спрятаться в их каменном доме.

— Но так даже веселее, — заметил еще один, шагнул вперед и снял свой алый берет.

В руке у него блеснул кривой зазубренный нож, уже перепачканный кровью, и Кормик понял, что обречен. Поври, прозванные кровавыми колпаками, носили свою главную ценность на голове. Береты стали для гномов чем-то вроде наградной ленты, знака почета. По какому-то волшебству, недоступному другим расам, этот головной убор, смоченный в крови поверженного врага, сиял тем ярче, чем больше побед было на счету его владельца.

Гном, вооруженный ножом, подошел к Кормику. Тот старался побороть страх и озирался в поисках собратьев, но никого не было видно.

Все монахи заперлись в каменной часовне, как заметил один из поври. Кормик не мог даже высвободить руки, чтобы защититься.

Высокая, стройная девушка стремительно бежала по едва различимой лесной тропинке, ведущей на берег. Пышные листья папоротников и низких кустарников то и дело хлестали ее по голым ногам. Была пора полуденной службы, Благословления рыболовов, провести которую надлежало Милкейле, как того требовал ее статус в племени. Она отвела последнюю ветвь, преграждавшую путь, взглянула на скалистый пляж и обнаружила, что берег пуст. Стало ясно, что церемонию придется отложить. Рыбаки, взобравшись на груду камней, все как один напряженно глядели куда-то на юго-восток.

Милкейла подошла к ним и вскоре поняла, в чем дело. По водной глади озера доносился шум сражения, треск копий, обрывки криков.

— Это с острова Часовни, — сказал один из ее соплеменников.

Девушка уже и сама догадалась об этом. Звуки долетали оттуда, где находился маленький, покрытый скалами остров, на котором абелийские чужестранцы соорудили свой скромный монастырь.

— Видать, сейчас родная земля мила монахам как никогда, — съязвил другой рыбак, чем вызвал одобрительные смешки остальных.

Милкейла откинула с лица пышную каштановую гриву, которая отливала медью в лучах восхода и заката, и тоже стала вглядываться в даль, хотя понимала, что на таком расстоянии сквозь дымку ничего увидеть невозможно. Только в ветреную погоду, когда бесконечный туман кое-где рассеивался, с Йоссунфира — так назывался этот остров — можно было заметить монашескую обитель, да и то в виде далекого неясного пятна. Но в этот день пелена казалась сплошной, впрочем, как и почти всегда.

— Уж лучше поври, чем эти монахи, — заметил еще один рыболов, и все закивали.

Милкейла промолчала, чтобы не показать недовольства. Она не разделяла общего мнения. Более того, раньше ее клан Снегопада племени Ян Оссум и братия Абеля были очень дружны. Когда эти странные южные вангардцы только появились на берегах озера, они стали помогать варварам, особенно касте шаманов, к которой принадлежала сама Милкейла. Тогда она еще была юной старательной ученицей. Но потом многие сородичи отвернулись от абелийцев — слишком уж упорствовали монахи в том, что их путь единственно правильный, что только их религия истинная, а потому все обязаны строго блюсти должный порядок и ритуалы.

Милкейла непроизвольно коснулась ожерелья, которое носила под блузой. Нитку переливающихся самоцветов разной магической силы, подаренную ей одним из младших монахов, она скрывала за более традиционным украшением из когтей, зубов и ярких перьев. Девушка виновато огляделась. Ей пришлось бы несладко, узнай кто-нибудь из рода об этой тайне, не говоря уже о том, что она встречается с тем самым монахом, занимается с ним абелийской магией, да и не только ею.

Шум битвы стал слышнее.

— Никак им задали перцу, — сказал кто-то. — Надо спустить лодки на воду. После битвы найдется чем поживиться. Может, мы даже заберемся в их каменную церковь и вышвырнем этих убогих абелийцев с озера раз и навсегда.

Раздались возгласы одобрения, хотя все прекрасно понимали несбыточность такого плана. Ни один набег не совершался без соответствующего шаманского благословения и не будучи тщательно продуман старейшинами. На это требовалось время, которого импровизированная вылазка не предполагала. Тем не менее всеобщее воодушевление напомнило Милкейле о том, что она играет с огнем, когда вместе с несколькими соратниками тайно общается с монахами-южанами. Больше всех рисковала она сама, шаманка, осмелившаяся отдаться брату Кормику.

— Хотя ладно, пускай поври все сделают за нас, — добавил тот же рыбак спустя минуту, в течение которой всем стала очевидна бессмысленность его предыдущей идеи.

Отметив, как родичи радуются победе поври над своими человеческими собратьями, Милкейла поежилась. Но что поделаешь, провозгласив преимущество свободы выбора над традициями, абелийцы переступили опасную черту. Настаивая, чтобы варвары приняли учение Абеля, отказавшись от собственных многовековых верований, монахи, по сути, открыто признались в ереси. В итоге клеймо еретиков крепко пристало к ним в глазах старейшин племени и шаманов.

Милкейла вспомнила, как однажды указала абелийцам на их недопустимое поведение в отношении варварских святынь, и вздрогнула, будто снова услышала гневную отповедь брата Джавно.

«Что нам за дело, оскорбляет вас наш путь или нет? — ревел он. — Последователей блаженного Абеля ждут небеса, а вам суждено гореть в адском огне!»

Милкейла не знала, что такое адский огонь, но когда Джавно заверил ее в том, что все ее племя обречено провести вечность в лапах демонов, суть его слов стала ей предельно ясна.

К счастью, не все абелийцы обладали таким крутым нравом, как этот нелюбезный монах. Кое-кто из младшей братии, особенно один человек, готов был признать, что существуют и другие объяснения и законы, достойные изучения на пути к познанию жизни. Кое-кто разделял мысли Милкейлы и ее небольшого кружка единомышленников и так же задумывался над тем, каков за пределами туманного озера мир, о котором им запрещалось помышлять.

— Да хранят тебя боги, Кормик, — чуть слышно прошептала шаманка, прижимая к груди ожерелье из волшебных самоцветов, и одними губами добавила: