Предать - значит любить - Светлана Лубенец

Когда брат мужа вошел в Юлину квартиру, она сразу поняла, что надеялась зря. Эдик моментально оценил ее новый прикид и даже выставил вперед большой палец левой руки.

– Классно выглядишь! – похвалил он ее и долгим взглядом посмотрел прямо в глаза, с явным значением.

Юля, как и собиралась, сделала вид, что никакого значения не поняла, схватила набитую сумку, сквозь зубы буркнула: «Поехали!» – и прошла к дверям. Эдик перехватил невестку за руку и явно собрался притянуть ее к себе. Юля неожиданно для себя самой влепила ему звонкую оплеуху, что оказалось верным тактическим ходом, поскольку Эдик даже не подумал возмутиться, а как-то сразу скукожился и пробормотал:

– Ну даешь... А чего я сделал-то?

В машине всю дорогу ехали молча. Эдик периодически бросал на Юлю тревожные взгляды и, казалось, хотел что-то сказать, но она упорно смотрела в окно, а потом вообще закрыла глаза и задремала.

На даче стоял дым коромыслом. По участку, украшенному разноцветными воздушными шарами, блескучими жатыми гирляндами из фольги и чуть ли не карнавальными масками, радостно носилась виновница торжества с сестрой и еще двумя маленькими гостями. Как и предполагала Юля, Ладочка тут же бросилась к ней на шею, и весь новый плащ мгновенно оказался захватан коричневыми от шоколада пальчиками. Татьяна стащила с невестки попорченную обновку и отправилась замывать липкие пятна, а девчонки уже копались в Юлиной сумке, выуживая подарки и лакомства. Сладкого они, видно, уже переели, а потому зефир на них не произвел ровным счетом никакого впечатления, зато с пеналом, под завязку наполненным карандашами, фломастерами, маркерами и разноцветными шариковыми ручками, вся детская компания тут же унеслась в дом, чтобы немедленно опробовать предметы в действии.

Женщины уже почти накрыли праздничный стол, Юля предложила свою помощь, но ей посоветовали отдохнуть с дороги в гамаке, повешенном между двумя березами. Юле, чуть вздремнувшей в дороге, отдыхать не хотелось, и она решила пройтись по участку, спуститься к озеру и посидеть там над водой на мостках. Она только успела спустить ноги вниз, около нее появился Эдик.

– Юля, тут такое дело... – начал он, но она резво вскочила на ноги, заткнула уши руками и прошипела:

– Заткнись!

Дома она намеревалась косить под дурочку, но здесь, на даче, поняла, что надо раз и навсегда поставить зарвавшегося Эдика на место. Она посмотрела в его глаза, невыносимо напоминавшие глаза мужа, и четко, чтобы он все и сразу понял правильно, произнесла:

– Ты взял меня обманом, когда я была несчастна и пьяна! Мне казалось, что я была не с тобой, а с любимым мужем! Так-то вот! Ты для меня всегда был пустым местом, а теперь я тебя просто ненавижу!

– Ты не все знаешь, а потому... – начал он, но Юля резко перебила:

– А я с некоторых пор и не жажду никаких дополнительных сведений! Пусти! – Она оттолкнула его с дороги и побежала по мосткам на берег.

Тут же она услышала крик Татьяны, которая требовала, чтобы Эдик немедленно шел к мангалу, потому что древесный уголь как раз дошел до нужной кондиции.

В результате к большому, врытому в землю столу Юля с Эдиком подошли вместе. Юля, как на острый сук, напоролась на чрезмерно пристальный взгляд Татьяны. Провинившейся перед невесткой Юля себя не чувствовала, а потому с самым невозмутимым лицом взяла нож и принялась без всяких просьб со стороны хозяйки дачи нарезать буханку круглого черного хлеба, которая будто специально дожидалась ее на расписной деревянной дощечке.

Дальше торжество покатилось обычным порядком. Пока Эдик колдовал над шашлыками, гости слегка приняли на грудь, поздравили счастливых родителей с днем рождения Ладочки, закусили салатами из свежих овощей и загомонили на разные голоса. Разговор крутился в основном вокруг одуряющего запаха, который уже начали источать шашлыки. Гости старались говорить не слишком развязно и громко, поскольку семья Кривицких официально находилась в состоянии траура. Но алкоголь делал свое дело, и скоро улыбками расцвели даже лица родителей погибшего Родика. Одна Екатерина Георгиевна улыбалась скупо, и глаза ее были печальны.

Конечно же каждый из присутствующих считал, что улыбается только детям, которые веселой стайкой вывалились из дачи, видимо устав рисовать, присоединились к взрослым и тут же полезли прямо ручонками в разнообразные миски и тарелки, которыми был густо уставлен стол.

Юля посадила рядом с собой Ладочку и с удовольствием занялась девочкой. Это давало ей возможность не участвовать в общих разговорах. Даже о шашлыках и разнообразных соусах к ним ей говорить не хотелось. Она как раз расспрашивала Ладочку, в каком платье она пойдет первый раз в первый класс, когда Эдик принялся раздавать шашлыки. Он нес их в обеих руках двумя румяными и дымными букетами. Каждый из гостей, к которому он подходил, брал один шампур, укладывал на тарелку и дежурно говорил, что одного будет, пожалуй, маловато. Эдик несколько раз сказал, что мяса навалом, что он сделает этих шашлыков видимо-невидимо и все наедятся до отвала. Гости хвалили предусмотрительность хозяина и с аппетитом, подогретым обильными возлияниями, вгрызались в сочное, истекающее жиром мясо.

К Юле Эдик подошел с последней порцией шашлыка и преподнес его ей, будто цветок. Она протянула руку за шампуром и тут же отдернула ее обратно, с ужасом уставившись на указательный палец правой руки Эдика, вытянутый вдоль витой ручки шампура. На загорелой коже нижней фаланги белел тоненький витой шрам. Это был отличительный знак... Родиона... Он однажды поранился острой кромкой стеклянной бутылки кетчупа, от которой вдруг отвалился кусок горлышка. Ранка оказалась очень глубокой, долго не заживала, даже слегка нагноилась, образовавшийся впоследствии шрам получился очень причудливой формы и даже под самым жарким солнцем всегда оставался голубовато-белым.

Юля решила, что ей опять мерещится Родик, потому что она выпила не только шампанского за рождение Ладочки, но еще и какого-то вина за ее удачу в школе, а также за счастливых родителей будущей ученицы. Ловя ртом воздух, словно издыхающая рыба, Юля подняла глаза на все еще стоящего около нее Эдика... или не Эдика... Тот уловил изменения в лице невестки, сам положил шампур ей на тарелку и быстро отошел к мангалу, поскольку гости, которые получили шашлыки первыми, уже требовали добавки.

Ладочка продолжала рассказывать любимой тетушке, какие у нее красивые складочки на новом синем платье и замечательный карманчик на груди, где золотыми нитками вышита эмблема школы, но Юля уже не могла слушать. Она вдруг вспомнила похороны и поняла, что не понравилось ей в руках покойника. На указательном пальце его правой руки, которая находилась сверху, не было этого извилистого шрама. Не было! Теперь эти руки прямо так и стояли перед Юлиным мысленным взором: гладкие, будто восковые, без всякого шрама. Вряд ли его стали бы специально замазывать... Какой в этом мог быть смысл?

И как же теперь быть со шрамом? Что же получается? Получается, что... Нет, этого не может быть... Это же жизнь, а не какой-нибудь кинематографический хоррор... Да и зачем Эдику притворяться Родиком? То есть нет... наоборот: Родику – Эдиком? Нет... все не то... Стоп... Она совершенно запуталась. Может быть, все-таки у Эдика нет на пальце никакого шрама, возможно, это как-то прихотливо свесилась с кусочка мяса отслоившаяся жировая полоска? Как бы незаметно оглядеть его руки еще раз, чтобы он ничего не заподозрил?