Последний поезд на Ки-Уэст - Шанель Клитон

Он снова молчит.

— Надеюсь, что да. И что такое, по-вашему, «жить лучше»?

Едва ли я могу открыть ему всю правду о своих снах и остальном. Порядочная женщина не грезит о смерти мужа.

— Где-нибудь далеко отсюда. В безопасном месте.

— Вы могли бы уехать, — говорит он.

При этих словах и высказанной в них возможности на меня накатывает знакомая тоска. Сколько раз я думала об этом, сколько раз планировала…

— Как? Куда? И на какие средства? Место женщины рядом с мужем.

По крайней мере, это хорошее оправдание для сокрытия всевозможных грехов.

— А может, мужчина лишается права называться мужем, если поднимает кулаки на ту, которую должен защищать?

— Хорошая мысль, — горько замечаю я.

— Я вас огорчил.

Пожалуй, есть немного — зачем лезть в то, о чем не имеешь понятия? Со стороны судить легко.

— Зря я упомянула об этом, — вместо этого говорю я. Что-то у меня этим странным вечером язык развязался. — То, что происходит между мужем и женой, никого не касается.

— А разве подруги вам не помогут? Я видел, как к вам относятся другие сотрудники и что хозяйка в вас души не чает.

— У Руби и без меня забот хватает — на ней весь бизнес. Ей нужно семью кормить. У нее куча обязанностей. Ей мои проблемы ни к чему.

— А может, ей есть дело до вас, и она будет рада помочь.

— А вы-то сами? Вы говорите, что ушли из семьи. Кто вам помогает? В ресторане вы всегда сидите один. Где же ваши друзья? За все время, что вы к нам ходите, вы ни разу со мной не заговорили, не потрудились завязать вежливую беседу.

Что-то я себя совсем не узнаю — видимо, возможность высказаться ударила мне в голову.

Застигнутый врасплох, он мгновенно конфузится, и его лицо сразу кажется моложе, мягче.

— Вы правы. Я только советы раздавать умею.

— Да нет, зря я это сказала. Грубо вышло — извините.

— Не нужно извиняться. Вы правы. Впредь надо быть осмотрительнее. И простите, если в ресторане выглядел грубияном. Я не хотел вас обидеть.

— Нет, грубияном вы не были. Просто неразговорчивым.

— После возвращения домой мне стало трудно сходиться с людьми.

Несмотря на досаду, я улыбаюсь.

— Сейчас у вас очень неплохо получается.

— С вами легко разговаривать.

— Думаю, это потому, что у меня такая работа.

— Дело не только в этом. В вас есть что-то успокаивающее.

— Успокаивающее?

Он кивает и отворачивается от меня.

Кажется, я его смутила, и вместе с тем у меня возникает безошибочное чувство, что у меня появился друг.

* * *

Чем больше сокращается расстояние до моего дома, тем мы разговариваем все меньше — Джон держится чуть позади меня. На последнем повороте я замедляю шаг. Сейчас до воды уже ближе, но слишком темно, и отсюда невозможно определить, на месте ли лодка Тома, вернулся ли он с промысла. Он всегда непредсказуем — я изо всех сил стараюсь предвидеть его потребности и не опаздывать на случай, если он ждет меня. Он, безусловно, знает, сколько времени мне нужно на дорогу от ресторана до дома, хотя велика вероятность того, что, сойдя на берег, он скорее направится в ближайший бар, чем станет омрачать наш дом своим присутствием.

— Дальше я пойду сама, — я останавливаюсь и смотрю в лицо Джону.

— Вы уверены?

— Да. Тут уже рукой подать. И нет никого. Спасибо еще раз, что помоги.

— И вам спасибо, — отвечает он. — Если что, я буду в Ки-Уэст все выходные.

— Со мной все будет в порядке.

Он грустно смотрит на меня, точно нам обоим известно, что это не совсем правда.

— Вас точно не нужно подлатать? — я указываю ему на грудь.

— Со мной все будет в порядке, — эхом откликается он и достает из кармана сигарету и зажигалку. — Я здесь подожду — хочу удостовериться, что вы точно дойдете.

— До свидания.

— До свидания, — слегка наклонив голову, отвечает Джон.

Последние несколько метров я иду одна. Обходя постройку, которую я называю домом, я замечаю в одном из окон слабый отсвет.

Я берусь за дверную ручку, поворачиваю ее, и по моей спине пробегает холодок.

В состоянии опьянения есть тонкая грань: можно быть пьяным и на кураже, а можно напиться до беспамятства. Я молюсь, чтобы Том просто выключился и лежал ничком на полу.

Комната погружена во тьму — только в углу слабо светит керосиновая лампа.

Дверь за мной закрывается.

Сначала меня окатывает запах бурбона, так что внутри все переворачивается — воздух буквально пропитан им, стоит зажечь спичку, и все сразу вспыхнет.

Я сглатываю комок в горле и направляюсь в спальню, кляня себя за громкий звук шагов.

И сдавленно вскрикиваю.

Том расположился прямо перед дверью — его тело частично в тени, в пальцах зажата наполовину опорожненная бутылка.

— Кто тебя провожал? — требовательно вопрошает он.

От его гулкого голоса я вздрагиваю — звук отражается от стен домика и проникает в меня, усиливая во мне дрожь.

— О ч-чем ты?

Откуда ему известно?

— Я слышал голоса.

Он поднимается со стула — оставленная на полу бутылка со стуком опрокидывается, и янтарная жидкость разливается по полу.

Как я потом буду это оттирать? Том не любит беспорядка.

Он подходит ближе, нависает надо мной, заслоняя свет, отбрасываемый керосиновой лампой.

— Не ври мне.

Час поздний, я весь день была на ногах, и еще ребенок — голова не соображает, тело не слушается, и я отвечаю с заминкой:

— Когда я выходила с работы, меня подкараулили двое. Они были пьяные. Пристали ко мне, — я перевожу дыхание. Том, подобно остальным в городе, недолюбливает военных. — Они работают на шоссе. Один из наших завсегдатаев увидел это и пришел мне на помощь. Он предложил проводить меня, чтобы те не увязались следом.

Том подходит еще ближе, и я невольно отодвигаюсь, задевая бедром острый угол кухонного стола.

Сердце бешено колотится.

— Как его зовут?

— Я не знаю, — вру я.

— Ты сказала, он здешний.

— Он постоянный посетитель, — говорю я, стараясь обойти слово «здешний».

— Он чьих будет? — напирает Том. — Возможно, мне придется с ним потолковать.

— Я не знаю. Обычно он сам по себе.