Кодекс врача - Алексей Викторович Вязовский

Хирург побарабанил пальцами по столу, произнес: – Евгений Александрович… Дело такое деликатное. Меня попросила поговорить с вами… Елена Константиновна.

Тут я напрягся.

– О чем же?

– О ком! Речь о Виктории Августовне. Девушка она очень талантливая, неординарная. Я имел возможность видеть ее в работе, она явно имеет способности к медицине.

– И в чем же вопрос?

– Мать очень переживает по поводу ее… хм… рода занятий. Она постоянно наедине с мужчинами…

– У нас в штате есть медсестры!

– И тем не менее… – Бобров весь сморщился. – Понимания у вас она не встретила, с дочкой находится в конфликте, та слушать ее не хочет. Надо что-то решать.

– Что?

– Прошу отчислить ее из штата скорой помощи! – Хирург умоляюще сложил руки. – Ради ее блага, ради ее будущего! Ну что она может увидеть в нашей среде? Эта нежная роза! Курящих, пьющих горькую циников, которые каждый день встречаются со смертью?

– И куда ее после отчисления? – поинтересовался я.

– При университетской клинике открываются курсы пишбарышень. Как вы знаете, документации все больше, писари в канцелярии не справляются. Университет приобрел две новейшие пишущие машины, скоро прибудут.

Я задумался. Вика буквально горела работой. Вся корреспонденция, банковские счета и переводы… Очень многое держалось на девушке. Плюс Талль помогала в клинике, не чуралась грязной медицинской работы, вроде сегодняшней. Нет, даже если отставить в сторону наши чувства – а они были! – я не готов расставаться с Викторией. Но тут надо осторожно. Прямо отказать Боброву я не могу, со вдовой тоже все по тонкому льду. Надо аккуратно.

– Профессор перед смертью просил меня позаботиться о его близких. – Дождался кивка хирурга, продолжил: – Я поговорю с госпожой Талль. Постараюсь наставить ее на путь истинный. Ее врачебные увлечения понятны и даже закономерны, памятуя историю ее батюшки. Что же… пишбарышня? Вроде бы новая профессия. Не знаю. Ломать волю Виктории Августовны… Увольте! Захочет сама, отпущу. Ну а нет…

– Поверьте, я тоже против патриархата и принуждения! – Бобров подскочил на стуле. – Прогресс общества не остановить, лет через двадцать-тридцать женщины будут делом обыденным в нашей профессии. Но сейчас… Столько пересудов идет по Москве. Женщина-врач у Баталова! Нет, каково, а?

– Женщины-акушерки могут же быть. К тому же Николай Васильевич рассказывал, что в Санкт-Петербурге планируют открыть женский медицинский институт. И в Москве несколько женщин уже практикуют…

– Я не спорю! – Хирург забегал по кабинету. – Но ведь Елена Константинова страдает! Переживает! Ее чувства мы тоже должны понять…

– Несомненно, – покивал я и откланялся.

Мне еще надо было тащиться на перекресток Трехсвятительского и Подкопаевского переулка, осматривать холерную заставу, где нам надо будет работать.

* * *

Застава представляла собой несколько рогаток из перекрещенных и скрепленных между собою деревянных бруса и кольев. Проход был открыт, а вот проезд отворялся двумя солдатами, которыми командовал усатый фельдфебель с густыми бровями а-ля Брежнев. Отрекомендовался он Авдеем Сергеевичем Пуговкиным, и нас, «актеров», сразу стало двое, что мне здорово подняло настроение. А вот что мигом опустило, так это появление Зубатова, который прискакал на лошади, кинул поводья солдату. Поманил меня к телеге, что была придана нам в качестве временного пункта дислокации.

– Ну и как вам тут?

Сергей Васильевич сочувствующе мне улыбнулся. Я оглянулся. Трущобы, кабаки с пьяницами, дома с разбитыми окнами и покосившимися ставнями. Здания в основном деревянные и ветхие, с узкими и грязными переулками между ними. Воздух пропитан зловонием от мусора и нечистот, которые никто не убирал.

– Это вы изволите так шутить?

– Упаси бог! – всплеснул руками Зубатов. – Я искренне интересуюсь.

– Социальное дно, – коротко ответил я. – И никакими заставами вы тут эпидемию не остановите. Хотите мой совет?

– С удовольствием выслушаю.

– Езжайте к купцам за гашеной известью. Нужно купить пару сотен пудов и засыпать ею местные выгребные ямы. – Я кивнул в сторону ближайшей во дворе. Там копошились какие-то люди, ибо местная яма выполняла еще и роль мусорки. – Санитарная станция вполне с этим может справиться при помощи полиции.

– Зачем?

– Затем, что холера распространяется через человеческие испражнения. Я не знаю, бывают ли тут золотари…

– Обязательно!

– Но если они вывозят и сливают все в реку…

– Это строжайше запрещено!

– Се-ергей Васильевич! – протянул я. – В нашей стране все, что запрещено, все равно разрешено. Просто за взятку. Ладно, это все лирика. Вы по поводу Винокурова?

Как выяснилось, нет. Но сначала Зубатов с удовольствием обсудил со мной психологический портрет Емельяна, много чего интересного рассказал про его революционные похождения. Похоже, удалось ему нащупать струнку в душе человека.

Потом заместитель главы городской охранки вытащил из сумки папку, открыл ее. В ней лежало несколько листков бумаги на немецком. Я присмотрелся. Это была статья для «Дойчес Эрцтеблатт» про стрептоцид.

– Ваша?

– Допустим…

– Вот по поводу нее я срочно и приехал. Еле успели перехватить на почте.

Глава 8

Снился мне замечательный сон. Из прошлой жизни. Первый раз, кстати; до этого если и было, то я не запомнил. Я сидел на лекции по фарме, значит, дело происходило на третьем курсе, и мы все уже числились порошками по студенческой иерархии. Читал записной зануда доцент Марфин в старой аудитории на втором этаже. Мы с Мишкой Дубининым сидели на самой верхотуре и рубились в морской бой. И я даже увидел, как только что выиграл раунд с оставшимися двумя однопалубными и расчерчиваю новый квадрат, надписывая слово «республика» на верхней грани.

А Марфин заунывным голосом вещает о пенициллине. Что-то там про Флеминга, Ермольеву, какого-то Полотебнова с Манассеиным и о первоначальных трудностях получения продукта. Мишка стреляет на Б3 и первым выстрелом рубит мой однопалубник. Доцент рассказывает о разработке американцев, которые придумали, как делать пенициллин буквально на кухне с выходом сто миллиграммов препарата с сотни миллилитров исходного раствора. Мне вдруг становится интересно, и я отталкиваю Дубинина, чтобы послушать, а он в ответ начинает дергать меня за плечо и вопить благим матом: «Проснитесь же!»

Сволочи, какой сон обрубили! Сейчас бы досмотрел, проснулся, записал – и готово.

– Что там? – проворчал я, не открывая глаз.

Ощупал вокруг себя «кровать». Да, я все еще лежу на телеге с соломой, над которой натянут полог. Рядом лошадка меланхолично жует овес из торбы. На дворе ночь, недалеко от нас горят два костра. Один – у рогаток, другой – перед телегой. Сидят, курят трубки солдаты.

– Господин Баталов, там какой-то шум! – Надо мной навис Авдей Пуговкин.

Усы «актера» топорщились, изо рта пахло водкой. Ну ясно, пока я спал, охрана приняла по сто граммов. А может, и поболее.

– Встаю.