Царь-гора - Наталья Иртенина

— Ладно. Пока будем готовить вылазку, ты качайся.

— А вдруг там не пещеры? — усомнился напоследок Федька.

— Если не пещеры, тогда лаз, — подумав, ответил Санек. — А он может на много километров идти. Так что кроссовки ты свои обязательно издерешь, — с легким злорадством заключил он.

— И я с вами, — заявила Аглая.

— Еще чего! — фыркнул Санек.

— А вот чего! — заупрямилась девочка. — Я слово волшебное знаю. Мне пещера откроется.

— Какое еще слово ты знаешь? — нахмурился Санек.

— Пож-жалуйста! — выговорила Аглая.

Санек с Федькой переглянулись и покатились от хохота.

Аглая отвернулась от них и стала собирать вокруг белые и синие цветки на длинных ножках.

— А мы заблудились, — сказала она вдруг, сев на корточки.

Санек перестал смеяться и оглядел из-под ладони степной горизонт.

— Ничего не заблудились. Нам вон туда. — Он показал на росшую вдалеке одинокую сосну.

Но когда они дошли до сосны, Санек почесал в голове и сказал:

— Наверно, не туда завернули.

— Да тут все места похожие, — жалобно произнес Федька. — Я пить хочу.

— Не ной. Там ручей должен быть. Пошли.

Они зашагали обратно, забирая сильно в сторону, но и в том направлении Санек не узнавал места.

— Заблудились, — уныло сказал Федька, садясь на валун. — А говорил, тыщу раз ходил! Нет тут никаких пещер. Ты, может, просто наврал.

— Ну ты, малявка! — вскипел Санек. — За панику знаешь, что полагается? Расстрел на месте.

Он достал из-за пояса водяной пистолет и выстрелил в Федьку. Тот жадно поймал ртом несколько капель.

— Ты убит, — сказал Санек.

— Нет, не убит, — недовольно возразил Федька. — Я не хочу больше искать пещеры.

— А там что? — подала голос Аглая, тыча пальцем вперед.

Мальчишки повернули головы, всмотрелись сквозь зримо движущийся раскаленный воздух.

— Черные камни какие-то, — сказал Санек.

— Это мираж, — убежденно заспорил Федька.

— Пойдем глянем.

Приблизившись к странному месту, они увидели черную обгоревшую землю и опаленный ствол дерева посреди нее.

Санек остановился первым, не дойдя до выжженного круга. Из-за него выглядывала напуганная Аглая. Федька с круглыми глазами продолжал идти вперед. Горелая поляна притягивала словно магнитом. Будто неслышно звала к себе, как в сказках зовет яблоня попробовать яблочко и печка отведать пирожка. Федька чувствовал в этой поляне страшную тайну, перед которой блекли все пещеры с их несметными сокровищами. Он медленно дошел до самой границы черной земли и остановился, переводя дух. Всего один шаг отделял его от того, что скрывала в себе поляна с черной березой.

Федька оторвал ногу от земли, в тот же момент кто-то схватил его и отбросил назад. Санек репьем вцепился в него, оттаскивая прочь, и орал дурным голосом, как заведенный:

— Не ходи туда! Не ходи туда! Не ходи туда!..

Федька, ничего не понимая, молча брыкался, но отделаться от Санька не получалось. В стороне громко ревела Аглая.

К поселку они вернулись под вечер. Их искали с фонарями, оглашая степь криками. Санька отец наградил крепкой затрещиной и поволок в дом пороть. Федька отделался пощечиной, полученной от матери. Аглая, еле передвигавшая ногами, заснула на руках у первого встретившегося им взрослого.

Никто и никогда не узнал о том, что они видели в степи.

…Когда горелая поляна исчезла позади из вида, Федька, шаркая ногами по траве, мрачно спросил:

— Ты чего меня не пустил? Забоялся?

— Дурак, — так же угрюмо ответил Санек. — Ты бы там пропал. Это плохое место.

— Чем плохое?

— Там живут злые человечки, — тихо проговорила Аглая, утирая ладонью грязное от пыли и слез лицо.

— Плохое место, — твердил Санек. — Там пропадают. Эта поляна все время в разных местах появляется. Она бродячая.

Федька подумал и спросил:

— А до Москвы она может добраться?

— Может.

Еще немного помолчав, Федька сказал:

— В Москве много людей пропадает. А куда они пропадают?

— Под землю проваливаются, — прошептала Аглая, но ее никто не услышал.

* * *

— Я вспомнил, — сказал Федор. — Так эта малявка в желтом платье была ты?

— А тот мальчишка, которого поманила горелая береза, был ты.

Они повернули в сторону от реки, направляясь к самому высокому холму. Его каменистые склоны, оголенные, с редкими кустиками травы, местами совершенно отвесные казались изъязвленными стригущим лишаем. В тени скал лепились группками низкорослые и тонкоствольные сосны.

— А наш Сусанин? — с усмешкой спросил Федор. — Санька, кажется. Где он теперь?

— Его убили в Дагестане семь лет назад. Он попал в плен, и ему отрезали голову…

Федор внутренне одеревенел, задумавшись о темной стороне жизни, на которую раньше ему не приходило в голову обращать внимание. Он, конечно, знал о ее существовании и даже сам недавно подошел к ней слишком близко, но все же не имел достаточного представления о том высоком трагизме, который придает этой темной стороне жизни отблеск некой светлой красоты и гармонии. Между тем в голосе Аглаи прозвучало нечто столь простое и трогающее душу, что Федор почувствовал себя, может быть, безосновательно причастным к этой возвышающей человека светлой гармонии.

— Тот смуглокожий народ из легенды, который скрылся под землю, — продолжила она рассказ, — был знаком с тайной силой. Они умели ходить через огонь, видеть сквозь землю — руду, драгоценные камни, владели магическими знаниями. Так старики передают. А когда они уходили, то оставили секретные ходы, через которые можно было попасть к ним.

— Милая Аглая, — снисходительно произнес Федор, — я надеюсь, сейчас не прозвучит утверждение, что эта чертова поляна с горелой березой — один из тайных ходов?

— Ты спрашивал — я рассказала, — уклончиво ответила она.

— Я понимаю. Это-то меня и беспокоит. С тех пор как моя нога ступила на эту трижды благословенную землю, — Федор воздел руки к солнцу, — я просто купаюсь в атмосфере первобытного мистицизма. Но мне бы не хотелось, чтобы и вы… то есть ты… — он запнулся, глядя на нее.

— Что — я? — спросила Аглая.

Она шла вдоль скалы, ведя по камню рукой, и из-под ладони выскальзывали рисунки, которые несли в себе столько первобытного мистицизма, что Федор на миг растерялся. Древние пиктограммы, за века въевшиеся в плоть скалы, изображали какой-то языческой ритуал.

— Однако, — Федор задумчиво поменял тему, внимательно изучая рисунки, — я не исключаю, что художник запечатлел здесь просто древнюю семейную сцену, скажем, наказание провинившегося балбеса-отпрыска… Впрочем, в первобытные времена любое действие, несомненно, являлось ритуалом и обращением к богам либо духам.