Режиссер. Инструкция освобождения - Александр Гадоль

Лысый быстро продвигался к выходу, а я медленно оседал на пол. Мне было все равно, что там и кто там. Думал только о себе и был центром вселенной. Наугад протянул руку и впился в чью-то ляжку, женскую на ощупь.

97

Очнулся в больнице. Кишки и важные органы не задеты. Но крови потерял достаточно для небольшой кровяной колбаски.

Я мало что помнил, но представлял, какая лужа натекла в транспорте, и как люди пачкались моей кровью, и как он елозил по крови и хватал их за ноги кровавыми руками.

Суд перенесли на три месяца. Это хорошая новость. Дали время на выздоровление. Целых три месяца на воле. Я был счастлив.

98

Лежа на наре, думал о лампочке. Днем и ночью одинаково стойкий электрический свет. Я мечтал, чтобы она погасла. Радужный спектр, из которого состоит белый свет, почему он белый? Он состоит из семи цветов радуги. Смешать их – и получится белый свет, а если смешать не спектр, а палитру, то получится черный цвет. Я хотел, чтобы свет смешивался, как краски, и получалась ночь.

Я слез с нары, умылся и пошел смотреть, как Крытник делает четки из расплавленных бутылок. Он крутил черную бусину над огоньком лампадки. Таких бусин у него было много, и все разных цветов. Серые, белые, желтые, коричневые, зеленые и синеватые. Я знал и все знали, что в хате пластмассы не хватает. Есть только пустые пластиковые бутылки из-под газировки, а они бесцветны.

Он умел делать прозрачную бусину чистой как слеза, но она была хрупкой. Долго она не жила, но все равно он обходился без красок, лишь контролируя копоть над огоньком. Крытник жил в тюрьме при помощи огонька, и его бусины были разноцветными, даже такими, что не отличались от мрамора или жемчужины.

99

Крытник мотал пятнадцатилетний срок за убийство барыги-валютчика. Отсидел шесть лет, осталось девять. Долгое время был в бегах. Крытником его прозвали из-за тюрьмы. Это крытая тюрьма строгого режима, где запрещено выходить на улицу под открытое небо. Даже во дворике для прогулок небо скрыто не только решеткой. Круглые сутки в четырех стенах с четырьмя людьми. С утра до ночи он крутил маслины для четок. Молчал, иногда разговаривал.

Крытник разговаривал со мной очень тихим голосом. Я прислушивался, чтобы услышать его. С другими он разговаривал обыкновенно, а со мной – будто открывал тайную тайну. Он умел говорить обо всем и со всеми. С бандитами говорил «о жизни нашей в доме нашем общем» – простой и резкий разговор двух и более зэков, а мне иногда выдавал перлы о бусинах. Очень по-китайски.

Когда его увозили этапом в другую тюрьму, где он сидел основной срок (к нам его привозили на раскрутку), я подарил ему желтую книгу. Тяжело с ней расставался. Было страшно, будто ангел-хранитель покидал меня. С перепугу чуть не забрал книгу обратно, но сдержался. Я подражал сокамерникам. Они были непривязчивы к вещам. Легко брали, легко отдавали. Вещи сами перемещались из рук в руки, будто живые, но редко покидали пределы хаты. В основном это была одежда и обувь. Футболка или пара кроссовок могли поменять пятерых носителей и вернуться к первому. А у первого к тому времени успевало появиться две новых футболки или другая обувь, с которыми он так же легко расставался, и начиналось сначала.

100

В замкнутом пространстве расстояний нет. Ничего не уходит в никуда, всегда куда-то. И если интересно, то можно проследить весь путь и приключения каждой вещи, не вставая с нары и почти не поворачивая головы. На воле понадобится воображение, чтобы домыслить, что произошло с вещью там, за горизонтом, а здесь можно сидеть на месте, наблюдая истории в стиле сказок Андерсена о путешествии штопальной иглы или бутылочного горлышка. Видно все без напряжения. В этом движении был азарт. Кто первый расставался, тот первый получал с прибылью или не получал вовсе. Так я расстался с книгой, слабо надеясь, что она еще вернется. Не обязательно в том виде, в каком ушла. Можно в другом, как другая книга или две книги.

Я очень дорожил желтой книгой и тем, что было на мне надето. Последние остатки свободы, что маячила верхушками деревьев за решеткой. Я цеплялся за них до последнего, как за тоску о прошлом. За книгу с чужими мыслями и за одежду, сшитую чужими людьми.

101

Когда желтая книга покинула меня, я пытался жить при помощи других книг. Их приносили из библиотеки. Выбор был скуден, его и не было. Брал что дают. В кормушку просовывали две-три книги. Зэки выбирали ту, что толще и бумага тоньше.

Успехом пользовалась Библия на английском языке, а остатки сиротливо валялись на столе. Их забирал я.

Библию приносили очень редко, но она была толстой, и хватало ее надолго. Все, что доставалось мне, зэков не интересовало. Они книг не читали, только курили. В библиотеке мало книг. Она не пополнялась и постепенно исчезала в дым, но мне удалось кое-что выудить из ее скудных запасов.

Я не считаю книгами говно вроде «Воровского общака Паши Цируля», сборника детективов толстой тетки и нескольких старых журналов «Наука и жизнь» с вырванными страницами и неправильно разгаданными кроссвордами.

Книги в библиотеке появлялись из пункта приема макулатуры. Туда их приносили пионеры, а пионеров уже двадцать лет не принимали в пионеры. Но там было несколько книг, которые я все-таки прочитал.

102

«Мартин Иден» и «Маленькая хозяйка большого дома» Джека Лондона, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына, «Луна и грош» Сомерсета Моэма, «Тысяча и одна ночь» Шахерезады, «Путешествие на Кон-Тики» Тура Хейердала. Первый том «Йосифа и его братьев» Томаса Манна, второй том «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма, «Сияние» Стивена Кинга. Это все, что я смог выжать из тюремной библиотеки, включая статью «Теория катастроф» из журнала «Наука и жизнь» за 1986 год, которую я сопоставил с трагедией своей жизни и остался доволен, потому что увидел, как все похоже на бабочку, которая вылупилась из личинки.

В журнале «Юный техник» за 1983 год нашел статью о выращивании искусственных алмазов. Эта статья мне понравилась, как статья про бабочку. Статья об алмазах была написана задорным языком, специально для подростков, которые хотят верить в светлое будущее, полное приключений.

«В наших лабораториях создаются специальные условия для выращивания искусственных алмазов, так необходимых нашей промышленности.

Наши алмазы не имеют ничего общего с бриллиантами, которые богатые капиталистические бездельники выставляют напоказ, чтобы оправдать свое паразитическое существование. Наши алмазы созданы для труда людьми труда.

В автоклав загружается высокоуглеродистый гель. Под воздействием высоких температур и сверхвысокого давления происходит чудо, которому позавидовал бы сам старик Хоттабыч, – кристаллизуется алмаз. Но если давление передержать, то готовый алмаз раскрошится в порошок и получится алмазная крошка, широко используемый в промышленности абразивный материал. Этот трудоемкий и точный процесс контролируют мощнейшие ЭВМ, созданные советскими инженерами, поэтому все случайности исключены.

Алмазную крошку готовят по специальной схеме. Затем под воздействием высоких температур алмазная крошка вновь становится высокоуглеродистым гелем, то есть происходит замкнутый цикл, полное безотходное производство без потери сырья и ресурсов».