Зов сердца - Дженнифер Блейк

Сирен подождала полчаса. Братья дышали глубоко и шумно, почти храпели. Она не слышала Гастона, но он ее мало заботил. Она не знала, спит Рене или нет, от него не доносилось ни звука. Однако Сирен не беспокоилась. Она знала, что он, как и братья Бретоны при обычных обстоятельствах, просыпался от любого шороха. Невозможно было выбраться из гамака, не разбудив его.

На этот раз все было именно так. Гамак отчетливо заскрипел, когда она слезла на пол и сделала шаг, чтобы опустить занавеску, отделявшую ее угол от каюты. Обернувшись, она услышала, как зашуршала постель, когда Рене приподнялся на ней. Боясь, что он заговорит, она тут же опустилась на колени и протянула в темноте руку, издав тихий предостерегающий звук.

Ее пальцы дотронулись до его плеча. Кожа была теплая и гладкая, упругая от скрывавшихся под ней мышц, полная огня. Она чуть не задохнулась и на мгновение замерла, не в силах двинуться или заговорить.

— Значит, сегодня ночью, Сирен? — прошептал он, как будто глубоко вздохнул.

Этот звук принес ей облегчение.

— Да, сегодня.

— Мне показалось, вы передумали.

— Нет. Нет, не передумала.

— Вы дрожите. Вам холодно?

Она не сознавала, что ее пальцы и руки вздрагивали, что трепет пробегал по всему ее телу. Холод тут был ни при чем, но признаться в этом было невозможно.

— Может быть, я и правда немного замерзла.

— Тогда позвольте мне согреть вас.

Он обнял ее за талию и притянул к себе. Сначала все в ней напряглось и воспротивилось, она задрожала еще сильнее, но, стоило ей немного полежать рядом с ним в кольце его рук, чувствуя твердые выпуклости и изгибы его тела, все прошло. Его объятия были такими уверенными и теплыми, в них было уютно и спокойно, и не было почти никаких признаков тревожного желания.

Для того чтобы неподвижно лежать, соглашаясь на все его требования, нужно было доверие, доверие и вера.

Почему она не подумала об этом? Каждую ночь по всему свету женщины отдают себя мужчинам, совершая точно такой же акт веры, а чем это оправдано? Мужчины берут этот дар от женщин, не задумываясь, словно по какому-то праву. Кто из них когда-нибудь догадывался, что этим даром нужно с охотой делиться, а не отдавать по обязанности или принимать как должное?

Такие мысли отвлекали внимание, не давали ее натянутым нервам возбуждаться, когда Репе тронул ее косу, перекинутую через плечо, взял в руку теплую мягкую тяжесть. Он нащупал и снял ленту, скреплявшую ее, и запустил пальцы в густые вьющиеся пряди, рассыпая их по плечу и спине.

От ее волос шел аромат — это был ее запах, запах летней свежести, распустившегося луга. Прижимая Сирен к себе, Рене вдыхал его, медленно проводя рукой по шелковистым волнам, окутавшим ее. Томление охватило все его члены. Эта женщина в его объятиях была неслыханной милостью, которой он не заслужил, и, прекрасно зная это, он был не в силах отказаться. Принимать ее было опасно — он все время помнил о людях, спавших по другую сторону занавески, — но от этого было еще слаще. Нет, он не должен был, не мог сопротивляться, но, Бог свидетель, она не останется в накладе. Несколько последних месяцев, потраченных впустую, дали ему возможность позаботиться об этом, и он это сделает. Ведь был же еще какой-то смысл в тех долгих часах, что он провел в чужих будуарах, и в нежных уроках, которые он усвоил. О том, что за этим последует, он думать не хотел. Будущее само о себе позаботится.

Сирен воспитывалась в монастыре, но оттуда отпускали за покупками на каникулы. Ее гувернанткой была вдова, женщина вполне светская и по-житейски мудрая, она не считала нужным смягчать выражения или умалчивать о реальной действительности. Более того, некоторым воспитанницам, семьи которых были близки ко двору в Версале, доводилось выслушивать сплетни и наблюдать случайные связи придворных со служанками больше, чем воображали их родители. И даже если бы не это, Сирен едва ли могла бы, живя на берегу реки вместе с Бретонами, оставаться в неведении о физической сути соединения мужчин и женщин. Она считала, что готова вытерпеть это унижение ради того, что оно ей принесет. Но се застали врасплох медленно и верно завладевавшие ею любопытство и растущее ожидание. Ее груди, упиравшиеся в грудь Рене, странно затвердели и налились, мышцы живота слегка вздрагивали и подбирались, когда их тела соприкасались. Кровь быстрее текла в ее жилах. Ткань платья вдруг показалась грубой, раздражающей помехой. Каким-то неведомым ей дотоле чутьем она поняла, что он сдерживается ради нее, и обрадовалась этому, ив то же время странным образом освободилась от собственного стеснения.

Сирен посмотрела вверх, пытаясь разглядеть мужчину, обнимавшего ее. Она смогла различить лишь смутные очертания его головы. И хорошо, что это было так. Она опустила глаза и провела рукой по его плечу до крутого подъема шеи, дотронулась до тяжелой челюсти и слегка заросшей упругой щеки, потом обвела пальцами четко очерченные изгибы губ, гладких и в то же время твердых.

Легкий поворот головы, ее рот, почти непроизвольно приподнявшийся, словно приглашал к себе, — этого ему было достаточно, и он склонился к ее лицу.

Какими теплыми были его губы в холоде ночи, каким нежным оказалось их прикосновение, и все же оно заставило ее вздрогнуть, и эта дрожь отозвалась в самых потаенных глубинах ее тела. У нее прервалось дыхание, и она потянулась ему навстречу, погружаясь в чистейшее наслаждение. Его губы чуть раздвинулись, и она ощутила легкое касание его языка. Она машинально повиновалась ему, увлеченная сладостью, восхитительной шероховатостью, неожиданностью вторжения, и внутри нее быстро зрело необычное напряженное возбуждение.

Она бы испытывала больше удовольствия, если бы не те, кто спал за занавеской. Сожаление, что нельзя обойтись без их присутствия, кольнуло ее и прошло. С этим ничего нельзя было поделать.

Но им надо спешить, поторопиться, пока остальные не проснутся и не помешают. Эта мысль метнулась в голове Сирен, но Рене, видимо, вовсе не беспокоился. Он обвел нежную линию ее губ, кончиком языка пробежал по краям ее зубов, коснулся уголков рта и его чувствительного внешнего контура. Он поцеловал ее подбородок, попробовал солоноватый привкус век, прошелся по замысловатым изгибам уха. Влажный жар его прикосновений околдовал ее настолько, что она едва ли заметила, когда он распустил завязки на лифе ее тонкого, много раз стиранного платья, когда стянул с ее плеч рукава и положил руку на мягкий холмик груди. Она беззвучно охнула, ее дыхание участилось, когда он проложил влажную жгучую тропинку по ее шее вниз до ключицы. Он опустил платье пониже, его дыхание коснулось напрягшегося нежного соска обнаженной груди, заставив его затвердеть, прежде чем он накрыл его горячим ртом.

Желание переполняло ее, бродило в крови, обжигало кожу, опускалось вниз, вызывая томительную пустоту. Тихий крик рвался у нее из груди, она с трудом подавила его. Ее охватила паника. Ощущение было слишком чарующим, слишком неожиданным и всеобъемлющим, Оно вполне могло бы подчинить себе, стать необходимостью, из-за которой даже счастливые вдовы снова выходили замуж. Она хотела остановить это, вернуть все на свои места, как раньше, но где-то в глубине души понимала, что было слишком поздно. Слишком поздно.