Эта смертельная спираль - Эмили Сувада

Я сдаюсь и опускаю вытянутую руку.

– Ладно, уговорил. Значит, после ужина.

Коул выдает мне упаковку дезинфицирующих салфеток, чтобы обработать царапины на ноге, и отправляет меня в ванную переодеться. Салфетки пахнут как мыло, которое выдавали в школе-интернате – что-то похожее на ваниль, но более дешевое и выразительное, с намеком на аммиак. Я всегда ненавидела этот запах. Он напоминает мне те одинокие школьные годы, которые бы хотелось забыть.

Я провела большую часть своего детства в школе-интернате после того, как умерла мама, а «Картакс» упек папу в удаленную исследовательскую лабораторию. Он пытался уйти, но ему понадобилось больше десяти лет, прежде чем у него получилось. А когда он это сделал, то вытащил меня из школы и купил хижину, где мы прожили целый год до вспышки.

Кажется, с того времени, как мы проводили дни за кодированием, разговорами и чтением, прошла вечность. А воспоминаний о годах, проведенных в школе-интернате, вообще почти не осталось.

Я сижу на полу в ванной и протираю царапины на голени и лодыжке. На кухне гремят кастрюли.

– Надеюсь, ты любишь пасту? – кричит Коул.

От этих слов у меня тут же урчит в животе. Последние полгода я питалась раскрошенными, несвежими питательными батончиками, которые нашла в тайнике одной из пригородных автомастерских. Они питательные, но есть их нужно только тем, кто использует алгоритм изменения вкусовых рецепторов, для которого можно скачать любые ароматы. Для меня они на вкус как пыль.

– Паста звучит здорово.

– Хорошо, – отвечает Коул. – Все будет готово через пять минут.

Я протираю лицо и руки последней оставшейся салфеткой и поднимаю одежду, которую мне дал Коул. Все мои вещи лежали в рюкзаке и теперь, после взрыва в папиной спальне, они уничтожены. Коул принес мне на выбор несколько комплектов одежды разного размера, правда, они с логотипами «Картакса», но в целом не так уж плохи. Такие же, как у него, черные брюки-карго и серая майка, приятная на ощупь. И хоть ткань мягкая, я понимаю, что это псевдометаллик – волокно, которое создано из генно-модифицированных бактерий в промышленных чанах. Они не задержат пулю, но, скорее всего, остановят нож. Я натягиваю ее поверх черного спортивного бра и поворачиваюсь к зеркалу.

И тут же вспоминаю, почему обычно в них не смотрюсь.

У меня худое и рябое лицо, а впалые щеки испещрены шрамами от столкновения с деревом прошлым летом. Спутанные волосы торчат во все стороны, а правый клык сильно сколот. Я окончательно и бесповоротно отвратительна.

Обычно мне все равно, как я выгляжу, но вопреки здравому смыслу присутствие мужчины поблизости возрождает старое чувство неуверенности. Словно, несмотря на апокалипсис, мне следует быть красивой. Хотя даже думать об этом глупо, я все равно наклоняю голову назад и вперед под голой лампочкой, свисающей с потолка, чтобы отыскать то положение, в котором буду хорошо выглядеть. Но все, что вижу – сгоревшую на солнце кожу, потрескавшиеся губы и разросшиеся брови над пронзительными серыми глазами, как у папы.

Чем дольше я смотрю на себя, тем больше замечаю его черты, пока не становится так больно, что мне приходится отвести взгляд.

– Хорошо, я иду, – проведя ладонью по все еще влажным волосам, говорю я и выхожу из ванной.

– Мне нужна еще минутка, – кричит Коул из кухни.

Я медленно пересекаю гостиную и замечаю, что рама входной двери на высоте колена с обеих сторон расколота. Там, где была спрятана электромагнитная ловушка, которая должна была выдернуть соединители из коленей незваного гостя. Похоже, Коул добрался до нее прежде, чем она до него. Пол усыпан щепками. Я вздыхаю. Я потратила на нее целую неделю.

Комната завалена различной техникой с эмблемой «Картакса», которую, судя по всему, привез с собой Коул. Еще два спальных мешка и надувных матраса, сумка с одеждой, коробка с продуктами и ужасающий ассортимент оружия. Пистолеты, ножи, лазеры и дротики лежат на журнальном столике вместе с книжкой в кожаном переплете. Я поднимаю ее и всматриваюсь в обложку, чтобы найти название, а потом, не задумываясь, открываю. И вижу на развороте рисунок молодой девушки.

Черные блестящие волосы, широкая улыбка и тонкие черты лица выполнены на бумаге простыми и элегантными линиями. Я пролистываю страницы и вижу еще с десяток ее портретов. Она бежит, смеется, спит. И на всех рисунках она потрясающе красива. Но на одном из них по ее щекам бегут слезы, а бумага словно пропитана страданиями. Я бросаю быстрый нервный взгляд в сторону кухни. Судя по подписям, портреты рисовал Коул, и мне кажется, что он влюблен в эту девушку.

Еще под каждой работой аккуратным почерком выведено имя: «Цзюнь Бэй». Она примерно одного с ним возраста, если учитывать датировки рисунков. На большинстве из них указана дата до начала чумы, а в более поздних стиль немного меняется. Линии становятся более мягкими, более тонкими. Словно образ девушки очистили и выжали, оставив лишь саму суть.

Словно ранние наброски рисовали с натуры, а поздние – по памяти.

– Не трогай это.

Я оборачиваюсь и вижу в дверях Коула. Он переоделся в чистую майку, натянув ее поверх повязок, а в руках держит две тарелки с макаронами, от которых поднимается пар.

При взгляде на него по телу пробегают мурашки.

– П-прости меня, я не хотела…

– Положи сейчас же, – ледяным голосом говорит он.

С нечеловеческой скоростью ставит тарелки на обеденный стол и пересекает комнату. А затем неразличимым движением выхватывает скетчбук, и я чувствую, как по спине пробегает холод. Еще секунду назад он казался милым парнем, который готовил ужин, но в мгновение ока вновь превратился в хорошо тренированное оружие «Картакса».

Он выдергивает скетчбук из моих рук, и тот раскрывается на рисунке девушки со слезами на щеках. Коул пристально смотрит на него, закрывает и кладет на столик рядом с начищенными ножами.

– П-прости, – снова говорю я и замолкаю, когда понимаю, как жалко это звучит.

Я два года прожила в одиночестве, скрываясь от дурманщиков, защищая хижину и делая все возможное, чтобы не умереть. Только что узнала, что папа умер, что есть вакцина от гидры и что ее судьба в моих руках. И пусть я скорблю и устала, но меня не назовешь слабой, и я не позволю расстроенному солдату «Картакса» командовать мной в моем же собственном доме.

Я скрещиваю руки на груди.

– А знаешь что? Ты в моем доме, солдат. Ты заявился без приглашения, и тебе никто не разрешал заваливать мою гостиную вещами, а потом огрызаться из-за того, что я что-то взяла. Может, не стоило брать с собой скетч-бук, если тебе не хочется, чтобы я его трогала? Зачем она тебе в этой миссии?

Он встречается со мной взглядом, и я вижу, как дергается мышца на его челюсти.

– Это все, что у меня осталось. Думаешь, в «Картаксе» позволят мне вернуться, когда узнают, зачем я приехал сюда? Они отдадут меня под трибунал. И уничтожат все мои вещи. Я пожертвовал своей жизнью ради короткой записки твоего отца, так что прости, если тебя расстраивает, что я разложил свои вещи в твоей гостиной.