Все, что вы хотели знать о смерти - Екатерина Николаевна Островская

Но в возрожденную программу криминальных новостей «Город принял» Ласкер все-таки вернулся. И теперь, когда в подпольные публичные дома врывались спецназовцы, к оконным стеклам из мрака улицы прижимались ветки испуганных березок.

Глава десятая

Утром солнце светило в окошко кухни. Кофемашина выдала две чашки эспрессо. Гончаров опустился за стол и посмотрел на выбритые щеки Павла. Потом провел ладонью по своей щеке.

– Приеду на работу и тоже побреюсь, – объявил он. – У меня в столе электробритва. Правда, после нее раздражение, но сегодня начальство точно меня взгреет. Как могло получиться, что на моей территории двойное убийство и первыми там оказываются журналюги… Прости, телевизионщики.

– И что тебе будет? Очередной выговор?

Майор пожал плечами.

– Не знаю, но во всем надо искать если не пользу, то выгоду. Скажу большому начальству, что у нас дежурная машина была в ремонте. У нас ведь жигулевская семерка тридцатилетней давности с пробегом в миллиард километров. Четыре года обещают выделить «Форд Фокус», но дальше обещаний дело не идет.

Павел сходил в ванную комнату и вернулся с коробочкой.

– Возьми, это лосьон после бритья с витаминами и без спирта, так что ни раздражения, ни сухости. Мне кто-то всучил, но я такими не пользуюсь.

Гончаров взял коробочку и поблагодарил. Поднял стоявшую перед ним чашку с кофе. Зачем-то осмотрел, отставил в сторону и признался:

– Неудобно говорить, конечно, но от твоей подушки, на которой я спал сегодня, такой аромат исходил: не духов даже, а какой-то свежести.

Павел удивился, хотел возразить, что никакой свежести быть не может, но потом вспомнил, что прошлой ночью на кровати ночевала Леночка Прошкина.

– Не знаю, – удивился он, – с чего здесь быть запахам?

Гончаров кивнул, как будто согласился, и произнес, не оборачиваясь к окну:

– Дождь будет и наверняка гроза… И скорее всего, сразу после обеда. Хотя при моей работе говорить об обеде не приходится – всегда всухомятку и на ходу.

– Да у меня так же, – признался Павел, – обычно под вечер перед монтажом закажем что-нибудь. Пиццу, например.

– Я тут земельный участочек прикупил у старичка – бывшего сельского участкового. Хороший участок – ничего лишнего: там просто картофельное поле и банька. Возможно, в ближайшее время построю на нем что-нибудь. А пока с ребятами будем мотаться туда на шашлычки. Вечером шашлычки и банька, а с утречка домой. Давай в пятницу туда с нами.

– В пятницу у меня похороны, – произнес Ипатьев и отвернулся к окну, за которым и в самом деле в ожидании неминуемой грозы побледнело испуганное солнце.

Он ехал на работу, когда зазвонил мобильный. Номер не был поименован, но недавно кто-то с него уже связывался с Павлом. Он не ответил, и через минуту настойчивый абонент перезвонил. Пришлось отвечать.

Ипатьев нажал кнопку и произнес:

– Я за рулем, если можно, коротко.

– Павлик, это Елизавета Григорьевна.

Паша хотел уже послать, потому что ему показалось, что это бывшая жена Ласкина, но потом понял, что у Лизы не может быть такого скорбного голоса, а потому осторожно поинтересовался:

– И что?

– Это директор школы. Завтра же похороны. Я хотела напомнить, что к десяти бабушку и маму подвезут в церковь для отпевания… В смысле их тела. Они ведь крещенные по православному обряду?

– А по какому же еще? – удивился Ипатьев.

– Просто священник просил уточнить.

– А вы напомнили бы ему про Ипатьевский монастырь, про Ипатьевскую летопись, про то, что только в этой летописи говорится, что Рюрик сел в Ладоге, а не в Новгороде. Вы же нам историю преподавали, Елизавета Григорьевна.

– Я ему все сказала, – тихо отозвалась директор школы, – а теперь зачем-то решила уточнить. Прости, Павлик. Я еще к чему звоню: вдруг завтра будет дождь? Тогда сами похороны мы проведем в ускоренном формате, потому что записалось много желающих выступать и придется сократить. А потом будут поминки в школе, и там уже любой сможет что-то сказать. Только такой вопрос: у вашей бабушки были подруги, которые хотели бы прийти?

– Никого, ей же девяносто восемь осенью должно было исполниться, не всякая подруга доживет.

– Я помню, – вздохнула директор школы, – ваша бабушка еще говорила, что ее столько раз уже убивали, что проживет она долго – у нее теперь прививка от смерти… Простите, заговорила вас, отвлекаю от работы. Просто позвонила, чтобы сказать, что от школы в девять тридцать отходит автобус, а кто в него не поместится, тот своим ходом до кладбища, но мы вас дождемся.

Мама как-то заболела, и директор школы решила навестить ее. Бабушка поставила чайник на плиту, на столе уже красовался домашний яблочный пирог. Очень скоро гостья вышла с мамой к столу, начала осматривать обстановку и увидела на стене фотографию молодого человека в костюме и галстуке.

– О-о-о! – узнала Елизавета Григорьевна. – Роберт Тейлор! Я так была влюблена в него в детстве. Все его фильмы пересмотрела.

– Все пересмотреть невозможно, – улыбнулась бабушка, – их у него сто двадцать восемь. А у нас показали разве что с десяток.

– Но «Мост Ватерлоо» я посмотрела раз десять, – не смутилась директор школы, – и каждый раз плакала.

– И я тоже, – призналась бабуля, – но только это не Роберт Тейлор. Это мой муж Владимир Михайлович Ипатьев. На фотографии он в день окончания университета. А Тейлор действительно как будто из ипатьевского рода, только они все на вид были более мужественные, чем этот киноактер: высокие, широкоплечие. Я с Володей на фронте познакомилась. Я поехала на сборный пункт, куда раненых после боев приводили или приносили. А госпитальная машина потом их собирала. А я как раз была на такой машине сопровождающей. И вот приехали мы за ранеными – водитель и я. Это уже после того, как Вислу форсировали южнее Варшавы. Страшные бои там были. Ну вот. Приехали мы, погрузили всех раненых, а тут еще капитан подошел, попросился добросить его до госпиталя, потому что пуля руку ему пробила, батальонный фельдшер рану обработал, но, видать, плохо. А я смотрю на этого капитана, и у меня сердце в пятки ушло: до чего же этот парень похож на Роберта Тейлора: нам за неделю до этого в госпиталь привозили «Даму с камелиями» – все обрыдались тогда. Я села в кабину нашей полуторки, капитан в кузов к раненым, и мы отправились в госпиталь. Километров пять или шесть проехали, смотрю, стоит немецкая штабная машина, в кювет съехала и в снегу застряла: то ли подбитая, то ли бензин у нее кончился.

– Что за