Бич Божий - Уильям Дитрих

Я помедлил и мрачно потрепал кобылу по спине.

— Ты не виновата, девочка. Такой уж у тебя всадник.

Скилла лениво бродил по траве у ручейка, где мы вскоре собирались разбить лагерь.

— Что я тебе говорил. Кобыла и есть кобыла. Какой из неё скакун. А вот для молока она пригодится.

Дрилка тоже устал. Я увидел, как он опустил голову, и знал, что на войну Скилла отправится на другом коне. У каждого гунна имелись про запас четыре лошади, если не пять — на случай военной кампании. Только так они и могли совершать набеги — на быстрых, но отнюдь не выносливых конях.

— Моя кобыла крепче и может выдержать долгий путь.

— Неужели? Мне вот кажется, что она привыкла к стойлу. Не то что Дрилка. Он вырос в степи, под открытым небом. Готов есть что придётся и везти меня куда угодно.

Я швырнул Скилле солид.

— Ладно. Давай снова поскачем завтра утром. Но предупреждаю, ставка удвоится.

Гунн поймал монету.

— Идёт! Если твой кошелёк совсем опустеет, возможно, ты поедешь быстрее. А мне хватит монет для свадьбы.

— С женщиной, которая тебя царапает?

Он пожал плечами.

— Она ещё подумает, стоит ли ей царапаться, когда я вернусь из Константинополя. Я везу ей подарки! Её зовут Плана, и она самая красивая женщина в лагере Аттилы, а я спас ей жизнь.

* * *

В тот вечер я расчесал Диане гриву, проверил подковы на её копытах и отправился к каравану, чтобы взять новые торбы с овсом, упакованные в Константинополе.

«Гунн ничего не выращивает, а это значит, что кормит своего степного жеребца чем попало, — бормотал я, пока Диана доедала овёс. — Его конь долго не продержится, ослабеет и отстанет».

Вечером, сидя у костра, Скилла похвастался своей победой.

— Завтра он обещает мне две золотые монеты! Я успею разбогатеть до того, как мы доберёмся до Аттилы!

— Сегодня ты победил на скачках, — ответил я, — а завтра — я. И главной целью станет не скорость, а выносливость. Победит тот, кто больше проедет от рассвета до заката.

— Это дурацкие скачки, римлянин. Гунн может за день преодолеть сотню миль.

— В вашей стране. Поглядим, как получится в моей.

Итак, Скилла и я договорились снова встретиться на рассвете, а остальные сделали свои ставки и проводили нас, весело улыбаясь и подшучивая над безрассудной отвагой молодых людей. Слева от нас показался горный массив Родопы[25], а впереди виднелись очертания города Филиппополя. Там я впервые столкнулся с разрушениями Аттилы. Ранним утром мы проехали по опустевшему городу, и если Скилла лишь мельком взглянул на него, то я был потрясён этой грудой развалин. От зданий остались одни обломки — они стояли без крыш и напоминали опрокинувшиеся медовые соты, открытые дождям. На улицах росла трава, и лишь несколько священников и пастухов приютились около церкви, которую варвары отчего-то решили пощадить. Окрестные поля заросли сорняками, а немногие уцелевшие крестьяне выглядывали из хижин, словно испуганные котята из своего убежища.

Я был готов сразиться с гуннами, уничтожившими город.

Мы переправились через реку Гебр по каменному мосту, когда-то украшенному арками, и я отметил, как грубо и небрежно починили его местные жители. Мост немного накренился на сторону и казался весьма ненадёжным. Как только мы очутились в холмистом краю, я почувствовал себя увереннее. Пока что мы не теряли друг друга из виду: иногда вперёд вырывался гунн, а порой его без труда обходила моя лошадь. Никто из нас не остановился, чтобы перекусить. Мы позавтракали, продолжая ехать верхом. Ближе к полудню мы снова перебрались через реку, и по дороге к перевалу Суцци долины и пологие холмы сменились крутым подъёмом.

Скилла разразился проклятиями. Его лёгкий конь свободно мчался по равнине, но стал задыхаться на высоком склоне, а его мускулы напряглись. Моя кобыла была крупнее, и её не тяготил вес всадника, а объем лёгких позволял ей спокойно дышать. После вечерней порции овса у неё прибавилось энергии, и, когда мы начали подъём, она обогнала гуннского жеребца. Оставшись далеко позади, он совсем замедлил шаг.

Солнце опускалось, заливая мягким вечерним светом утопающие в синеватой дымке горы, когда я добрался до первого кряжа и натянул поводья. Мне было ясно, что сегодня никто из оставшихся римлян и гуннов не доедет до этой вершины, поэтому мы со Скиллой порядком продрогнем этой ночью. Однако меня это не волновало. На этот раз победа была за мной.

Скилла подъехал в сумерках, и его загнанный угрюмый конь как будто осознал своё поражение. А вчера и он и его наездник просто сияли от счастья.

— Проклятые горы, — пробормотал Скилла. — На равнине я бы победил тебя в два счёта.

— Проклятое море. Не будь его, я доскакал бы на Диане до Крита, — передразнил его я и протянул руку. — С тебя два солида, гунн. Теперь твой черёд платить мне дань.

Это было прямое оскорбление, и Скилла уже собирался наброситься на меня. Однако у гуннов имелись свои представления о справедливости, и они понимали, что проигравший должен заплатить.

Он пробурчал что-то невнятное и достал монеты.

— Продолжим завтра?

— Нет. Мы и так уже оторвались от каравана, да и лошадям стоит отдохнуть. А не то мы их погубим.

Я вернул ему одну монету.

— Каждый из нас выиграл по разу — вчера ты, а сегодня я. Значит, мы квиты.

Похоже, я поступил как дипломат.

Гунн задумчиво посмотрел на монету, растерявшись от моей щедрости. Затем он взмахнул рукой.

— Ты хорошо скакал, римлянин, — попытался улыбнуться Скилла, но вместо этого скорчил гримасу. — Когда-нибудь мы устроим скачки не на пари, а всерьёз. И тогда... Куда бы ты ни уехал, я поймаю тебя и убью.

«Как же далеко увела меня борьба за справедливость», — подумал греческий лекарь Евдоксий.

Он сошёл на берег Северной Африки и появился в завоёванном Карфагене в жаркий полдень, ослеплённый лучами дразняще яркого солнца. Мятежный лекарь долго присматривался к причудливым краскам этого нового для него мира: снежно-белому мрамору, блестящей штукатурке и скрытым в тени аркадам и проходам. Средиземное море синело, как плащ Девы Марии, а песок был похож на белокурые волосы саксов[26]. Яркие, насыщенные цвета обескураживали. До чего тут всё отличается от виденного им в Галлии и Хунугури! И как странно, что он приехал в эту столицу, разрушенную Римской республикой много веков тому назад, затем перестроенную Римской империей, а теперь оккупированную вандалами — людьми, родившимися в серых, заснеженных и туманных землях. Это племя перебралось за тысячи миль от родных мест, прошло, словно нож, сквозь Западную империю и с каждым десятилетием продвигалось всё дальше и дальше на юго-восток. В конце концов они промаршировали через всю Испанию к Геркулесовым столпам[27], обучились основам мореплавания и захватили житницы Африки с их жаркой столицей — Карфагеном. Некогда вандалов презирали и считали неотёсанными варварами, но теперь они были готовы наступить сапогом на горло самому Риму.