Размышляя о Брюсе Кеннеди - Герман Кох

Мириам не слышала, как подошел охранник парковки, сперва увидела его ботинки. И невольно подумала о кино, о сцене из фильма, когда человека застукали с поличным и он, поднимая глаза, сначала видит обувь полицейского, а потом брюки и все остальное.

На лице охранника застыла тревога. Она вздрогнула, вспомнив свое обещание. Банкомат. Деньги, она ведь обещала снять наличные и расплатиться.

Однако его интересовало не это, он смотрел на ее колено. Без устали продолжая что-то жевать, присел на корточки, и тут челюсти перестали двигаться.

— ¿Me permite? [47]

Он обхватил ее колено ладонями, большие пальцы — по краям раны. Огромные, мохнатые, с широкими ногтями, под которыми была не просто грязь, но нечто безнадежно черное, как у профессиональных авторемонтников или горняков. Охранник мягко сжал рану с обеих сторон. Выступило несколько свежих капель крови, более ярких, чем почти подсохшая корочка на колене и на голени.

– ¿Le duele? — Больно?

Dolor: боль. Duele: от doler, вызывать боль. Ей вспомнилось испанское женское имя, о котором рассказывала Анабел, Долорес, что значит боли, и она покачала головой.

Еще прежде чем он приблизил голову к самому ее колену и вытянул губы, она живо представила себе, что он собирается делать. Возможны лишь две реакции. Во-первых, закричать, рывком высвободить ногу из его мохнатых пальцев или, во вторых, не сопротивляться.

Она выбрала последнее. И позднее сама толком не знала почему — возможно, интуиция, рассказы о примитивном врачевании, о земле, смешанной со слюной, от укусов насекомых, о крапиве на нарывающий палец, о зубной пасте от ожогов. Так или иначе она застыла на месте, когда липкая струя зелено-коричневой табачной жижи накрыла рану. Некоторое время чувствовалось жжение, не очень сильное, гораздо меньше, чем она ожидала. Но и оно совсем прошло, когда он кончиком мизинца размазал табачную кашицу по ране.

Мириам вперилась в этот мизинец, который кружил по коленке, потом перевела взгляд на его голову. Он был без фуражки. Она видела только его макушку, заросшую густыми черными волосами.

Но где же фуражка? Она не могла взять в толк, почему это так важно. На глаза наворачивались слезы, но плакать не стоит, незачем ему видеть ее слезы. И почти в тот же момент, когда она искала глазами в машине клочок бумаги, салфетку или что-нибудь подобное, она увидела фуражку — на асфальте, возле его блестящих ботинок.

Мириам отыскала место для парковки у самого входа в «Рейну Кристину». Теперь надо исхитриться и незаметно проскользнуть внутрь — во всяком случае, не столкнуться с Хуаном.

Обойдемся без расспросов о коленке. И без сочувствия. Пока рано.

Она перегнулась на заднее сиденье и вытащила из пляжной сумки полотенце. Потом вышла из машины и с грехом пополам обернула его вокруг талии. Полотенце было влажное и холодное, но выбора нет. Оно закрыло ноги ниже колена, вид вполне естественный — женщина возвращается с пляжа, завернувшись в полотенце с бутылкой шампанского. Может, ей холодно, или, может, из-за солнца, или она просто думает, что так выглядит лучше.

У висящей в холле карты Испании она увидела одного-единственного служащего, похожего на Мануэля. Он что-то разъяснял пожилой паре в шортах, сандалиях и белых носках и, конечно, не видел, как она сама сняла ключ от номера со щита позади стола дежурного.

«На лифте не поеду. Мало ли, вдруг встречу кого-нибудь?»

Мириам пошла пешком, но уже на середине первого лестничного марша невольно оперлась на перила. Полотенце больно отиралось о рану, а внутри колена при каждом шаге что-то похрустывало. За спиной послышались голоса, и она быстро пошла дальше. Сердце едва не выпрыгивало из груди, когда она доковыляла до второго этажа, ей даже показалось, что она теряет сознание, но все же добралась до своей двери.

На полотенце, там, где оно касалось колена, образовалось красно-бурое пятно, и, когда она со всеми предосторожностями развязала и сняла его, она увидела два свежих ручейка крови, уже добежавшие до ступни. Принесла из ванной банное полотенце, расстелила его поверх покрывала на постели и как раз в тот миг, когда собралась, не делая лишних движений, лечь на кровать, бросила взгляд на встроенные в телевизор часы — они показывали 16:44.

Дети. Она обещала позвонить им сразу после школы.

Мобильник лежал на дне сумки, под влажным бикини. Дисплей запотел, и список контактов был едва различим, но, нажав «Бен», она услышала нормальный гудок.

После четырех гудков включился автоответчик. Она чертыхнулась. Не дожидаясь окончания записи, остановила ее и набрала «Бен 06».

— Бернард Венгер.

Мириам не ожидала, что он ответит так быстро. В горле словно стоял шершавый комок, влажный и липкий, мешающий произносить членораздельные звуки. Она закашлялась.

— Мириам! — Бен сразу же ее узнал. — Что с тобой?

Прочистив горло, она сказала:

— Бен, ты где сейчас? Где Алекс, Сара? Я ведь обещала сегодня им позвонить.

Бен сказал что-то еще, но она расслышала только «моя жена» и «секундочку» — слова, обращенные к кому-то в том же помещении. Кто-то встал, отодвинул стул, потом хлопнула дверь.

— Мириам, с тобой все в порядке?

— Где ты? Дети где?

— Я на работе. Надо еще кое-что к воскресенью уладить. Ты же знаешь, как это бывает. А ребята пошли играть к…

Он умолк. Ты же знаешь, как это бывает. Тонко у него получается, незаметно так вплел в ткань вполне нормальных слов едва различимую жалостливую нотку. Он занят, у него запарка накануне важной премьеры — а она, видите ли, в Испании. Она знает, как это бывает. И все же уехала, оставила его одного.

Он так и не вспомнил фамилию людей, к которым отвел Алекса и Сару. А их постоянную няню, пятнадцатилетнюю школьницу, по недостатку времени разыскать не смог. Но в шесть заедет за ними.

Мириам прикрыла глаза. В висках и в колене гудела глухая злость, но она делала все возможное, чтобы голос звучал ровно. В противном случае ей придется признать свою вину, но такую победу она ему не отдаст.

Поэтому она спросила:

— Как там у тебя вообще-то?

По его реакции или, точнее, по ее секундному отсутствию Мириам поняла, что он рассчитывал на что-то другое. Что она закатит сцену. И он, улучив удобный момент, ввернет, что, мол, нечего ей сопли размазывать о детях, если сама не ко времени укатила в Испанию, а семью бросила на произвол судьбы.

И правда в его голосе, когда он говорил о том, что к воскресенью еще много чего надо сделать, ей послышалось разочарование. И сообщения в газетах, и рассылка последних приглашений, и интервью на радио и телевидении, много чего.