До свидания, мальчики. Судьбы, стихи и письма молодых поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны - Коллектив авторов

сентября 1942

Милый мой братишка, что же это ты мне не пишешь? Как ты там живешь, учишься, проводишь свободное время. Я от тебя получил только одно письмо. Помнишь, в стихах ты написал? Ну и вот мне будет очень приятно, если ты мне еще напишешь большое, подробное письмище. Присылай стихи, если написал новые. Я слышал, ты помогаешь маме. Это очень хорошо, ибо ты там единственный мужчина, который в состоянии что-либо сделать. Ну, тебе говорить нечего, ты сам все хорошо понимаешь. А я вот пишу письмо тебе из блиндажа. Кругом рвутся мины и снаряды. Высоко в небе – воздушный бой. Сегодня он уже второй. Наши летчики здорово дерутся, они сбили три «мессершмитта» Скоро мы разобьем фашистов и тогда все съедемся в Москву. Я жду от тебя писем. Береги маму. Твой брат Женя.

Последнее письмо отцу

17 октября 1942

Дорогой мой батька!

Опять произошел большой перерыв – я тебе давно не писал. Ты, вероятно, беспокоишься. Дело в том, что мы опять потеряли на некоторое время связь. Сообщаю тебе, родной, что пока я жив, здоров и вообще бодр. Наша часть вела 3 жестоких больших боя. Я потерял много своих товарищей. За них мы будем мстить.

От мамы я не имею ни одного письма. Как они там обитают? На днях послал им еще 500 руб. Кстати, ты получил деньги? Напиши обстоятельно, как вы там живете, как бабушка и мои дядьки.

Если есть возможность переслать небольшие посылки, то пришли немного кофе. Я очень берег твой кофе – он вкусный.

Привет всем нашим. Целую. Женя.

Стихотворения Евгения Полякова

Крест-накрест

суета, уют

зачеркнуты в клетках окон,

и улицы одним намеком

повелевают,

и бойцы идут,

и у каждого жена молодая

смотрит в тьму,

и потому они

по фонарям гадают:

убьют, не убьют,

убьют, не убьют…

Кто жалуется на молодость свою?

Тихо.

На седьмом небе

с проклятьем самолет

теребит пространство.

Я с удовольствием сегодня б пьянствовал,

я в парке бы шатался налегке…

Кто жалуется на молодость свою?

Тихо.

Самолет пошел в пике.

Январь 1942

Людмиле

Я хочу, чтоб ты думала обо мне,

ночи думала обо мне,

ночи бредила во сне

и думала, думала обо мне.

Я тебя очень любил весной,

когда захлебывались занавески

и вечер, как густой настой,

до тошноты поил,

в глазах двоил,

а я стоял один

на площади на той,

на Пушкинской

(на бывшей на Страстной),

и говорить мне было

не с кем.

О! Ты в те года была горда.

О! Ты в те года не ведала войну.

И я теперь, любимая,

иду по городам,

любимая,

я именем твоим по городам

окрапливаю тишину.

Но только тишина

приходит очень редко

сквозь минометный гул

и самолетный гуд,

и даже в тишине

на самой тонкой ветке

нас меткие кукушки стерегут.

И, может, в этот час

я получу такую рану

что сердце остановится

в затянутом ремне,

и я к обеду

неожиданно нагряну,

когда подумаешь ты только

обо мне.

1942

О звездах

Как горький черный кофе,

я пил предчувствие ночи

и не знал, придется ли

встретить еще раз свет,

и если я был растрепан,

и если я был всклокочен,

то это я был случайно

последней звездой задет.

Она упала,

и мало рассыпалось блесток,

а те, что подмигивали мне

еще в Москве -

у Каменного моста,

померкли в синей трясине.

И небо раскинулось

в виде негра -

сплошная темень, -

хоть бы одно пятно,

и земля от траншей -

спина зебры,

и все это было – одно.

Только на горизонте

пара звезд

зоркость свою не утратили,

и как одна,

так и другая

смотрели долго, не мигая,

мудро,

как глаза

матери.

1942

Еще о звездах

Меня никто не провожал,

не согревал никто вагонного стекла,

когда луна, как лезвием ножа,

последний вздох мой

у горла пресекла.

И я остался не дыша -

один.

А может, нет.

Звезда еще одна, -

она заботлива, как мать,

и верить ли?

Кто мог сказать:

«Смотри, родной, не упади».

Я шапку снял

и встал на цыпочки,

чтоб видеть говорящую звезду,

а ветер взял и небо выпачкал,

и я не видел говорящую звезду.

А ветер взвыл

от непосильной тяжести

еще носить беду

в сорок втором году.

И на шапке

я нащупал, кажется,

ту самую Звезду.

Сталинград

1942

1. Женя Поляков с двоюродной сестрой

2-3. Автобиография, 1-й лист

4. Письмо матери с фронта

5. Похоронка

Владислав Занадворов 28 лет

«Пусть труса празднует другой…»

Гвардии лейтенант, командир минометного взвода. Погиб 27 или 28 ноября 1942 года в бою у деревни Русаково Чернышевского района Ростовской области.

На его стихах запеклась кровь отступающих. В его строках – сорванный голос тех, кто прорывался из окружения.

О контрнаступлениях, о взятии городов, о Победе Владислав Занадворов написать не успел. Но погиб он в наступлении.

Чудом дошедшие до наших дней письма лейтенанта Занадворова жене Кате (Екатерине Павловне Хайдуковой) – это оплаканные, ветхие, пожелтевшие листочки, с гаснущими карандашными строчками.

Под ногами была бесконечная осенняя грязь, смешанная с мокрым снегом. Густой туман лежал в балках сутками. Почти нулевая видимость. Фашисты вряд ли ждали ответного броска в такую пору. Но именно 19 ноября 1942 года в 7 часов 30 минут началось контрнаступление войск Юго-Западного фронта под Сталинградом.

Командир минометного взвода гвардии лейтенант Владислав Занадворов был одним из тех, кто в то утро поднялся в атаку. 510-й полк в составе 47-й гвардейской стрелковой дивизии должен был выбить противника из станицы Чернышевской. За три часа ожесточенного боя удалось лишь на километр-два приблизиться к станице. Немцы и румыны превратили ее в крепость.

Еще летом у Чернышевской шесть суток сражались десантники из ударного отряда 33-й гвардейской дивизии, отвлекая на себя огонь механизированных бригад противника. В это время основные силы дивизии успели подготовиться к обороне. В тех боях отличился командир роты связи гвардии младший лейтенант Григорий Чухрай, будущий кинорежиссер. Истоки его «Баллады о солдате» здесь, в степи у станицы Чернышевской. А в герое фильма – Алеше Скворцове – можно узнать черты Владислава Занадворова.

Сестра Татьяна вспоминала