Кулл беглец из Атлантиды - Роберт Ирвин Говард

дело до завтрашнего дня – или вчерашнего? Колесо вращается, и нации поднимаются и падают; мир меняется, и времена возвращаются к дикости, чтобы снова подняться через долгие века. До того, как была Атлантида, была Валузия, а до того, как была Валузия, были Древние народы. Да, мы тоже топтали плечи потерянных племен в нашем продвижении. Вы, пришедшие с зеленых морских холмов Атлантиды, чтобы захватить древнюю корону Валузии, вы думаете, что мое племя древнее, мы, которые владели этими землями до того, как валузийцы пришли с Востока, в те дни, когда в морских землях еще не было людей. Но люди были здесь, когда Старшие племена вышли из пустынных земель, и люди были впереди людей, племя перед племенем. Народы проходят и забываются, ибо таково предназначение человека ”.

“Да”, - сказал Кулл. “И все же разве не жаль, что красота и слава людей должны развеяться, как дым над летним морем?”

“По какой причине, поскольку такова их судьба? Я не размышляю об утраченной славе моей расы и не тружусь ради грядущих рас. Живи сейчас, Кулл, живи сейчас. Мертвые мертвы; нерожденные - нет. Какое значение имеет то, что люди забыли о тебе, когда ты забыл себя в безмолвных мирах смерти? Посмотри в мои зеркала и будь мудрым”.

Кулл выбрал другое зеркало и посмотрел в него.

“Это зеркало глубочайшей магии; что ты видишь, Кулл?”

“Никто, кроме меня”.

“Посмотри внимательно, Кулл; это действительно ты?”

Кулл уставился в большое зеркало, и образ, который был его отражением, ответил на его взгляд.

“Я прихожу к этому зеркалу, ” задумчиво произнес Кулл, подперев подбородок кулаком, “ и я возвращаю этого человека к жизни. Это за пределами моего понимания, с тех пор как я впервые увидел его в тихих водах озер Атлантиды, пока не увидел его снова в зеркалах Валузии в золотой оправе. Он – это я, моя тень, часть меня самого – я могу вызвать его к жизни или убить по своей воле; и все же”– он остановился, странные мысли прошелестели в обширных темных тайниках его разума, как призрачные летучие мыши, летающие по огромной пещере - “и все же, где он, когда я не стою перед зеркалом? Может ли быть во власти человека так легко сформировать и уничтожить тень жизни и существования? Откуда я знаю, что, когда я отступаю от зеркала, он исчезает в пустоте Ничто?

“Нет, клянусь Валкой, я человек или он? Кто из нас призрак другого? Возможно, эти зеркала - всего лишь окна, через которые мы смотрим в другой мир. Думает ли он то же самое обо мне? Неужели я не более чем тень, отражение его самого – для него, как и он для меня? И если я призрак, то что за мир находится по ту сторону этого зеркала? Какие армии там воюют и какие короли правят? Этот мир - все, что я знаю. Ничего не зная ни о ком другом, как я могу судить? Несомненно, там есть зеленые холмы, и бурлящие моря, и широкие равнины, по которым люди скачут на битву. Скажи мне, волшебник, который мудрее большинства людей, скажи мне, есть ли миры за пределами наших миров?”

“У человека есть глаза, дай ему увидеть”, - ответил волшебник. “Кто хочет увидеть, должен сначала поверить”.

Часы текли, а Кулл все еще сидел перед зеркалами Тузун Туна, вглядываясь в то, что изображало его самого. Иногда казалось, что он смотрит на твердую мелководье; в другое время гигантские глубины, казалось, маячили перед ним. Как поверхность моря была зеркалом Тузун Тун; твердая, как море в косых лучах солнца, во тьме звезд, когда ни один глаз не может проникнуть в ее глубины; необъятная и таинственная, как море, когда солнце освещает его так, что у наблюдателя перехватывает дыхание при виде огромных бездн. Таким же было зеркало, в которое смотрел Кулл.

Наконец король со вздохом поднялся и удалился, все еще недоумевая. И Кулл снова пришел в Дом Тысячи Зеркал; день за днем он приходил и часами сидел перед зеркалом. На него смотрели глаза, идентичные его собственным, но Кулл, казалось, ощущал разницу – реальность, которая была не от него. Час за часом он со странным напряжением всматривался в зеркало; час за часом изображение возвращало его взгляд.

Делами дворца и совета пренебрегли. Люди роптали; жеребец Кулла беспокойно топтался в своей конюшне, а воины Кулла играли в кости и бесцельно спорили друг с другом. Кулл не обращал внимания. Временами казалось, что он вот-вот откроет какую-то огромную, немыслимую тайну. Он больше не думал об изображении в зеркале как о собственной тени; для него это существо было сущностью, похожей внешне, но в основном столь же далекой от самого Кулла, как далеки друг от друга полюса. Образ, как показалось Куллу, обладал индивидуальностью, отличной от Кулла; он зависел от Кулла не больше, чем Кулл зависел от него. И день за днем Кулл сомневался, в каком мире он на самом деле живет; был ли он тенью, вызванной по желанию другим? Жил ли он, а не другой, в мире иллюзий, тени реального мира?

Кулл начал желать, чтобы он мог ненадолго проникнуть в личность за зеркалом, чтобы увидеть то, что можно увидеть; но если ему удастся выйти за эту дверь, сможет ли он когда-нибудь вернуться? Найдет ли он мир, идентичный тому, в котором он жил? Мир, в котором он был всего лишь призрачным отражением? Что было реальностью, а что иллюзией?

Временами Кулл останавливался, чтобы задаться вопросом, как такие мысли и сны пришли в его разум, а временами он задавался вопросом, пришли ли они по его собственной воле или – здесь его мысли путались. Его размышления были его собственными; ни один человек не управлял его мыслями, и он вызывал их по своему усмотрению; но мог ли он? Разве они не были летучими мышами, появлявшимися и исчезавшими не по его воле, а по приказу или распоряжению – кого? Богов? Женщин, которые ткали паутину Судьбы? Кулл не мог прийти ни к какому заключению, ибо с каждым мысленным шагом он все больше и больше запутывался в туманно-сером тумане иллюзорных утверждений и опровержений. Вот все, что он знал: что странные видения проникали в его разум, подобно летучим мышам, вылетающим непрошеными из шепчущей пустоты небытия; никогда раньше ему не приходили в