Голос любви - Кэрол Дин

Блю рассмеялся:

— Там все наши мечты очень быстро разбились в пух и прах. Два года мы болтались без гроша в кармане, а затем я плюнул на свои бредни и подался в брокеры. Нолан промаялся еще год и тоже решил, что диплом финансиста — это единственное, что у него есть, поэтому лучше синица в руках… — Блю улыбнулся. — А дальше, полагаю, вы знаете сами.

Симона молча кивнула, представив двух молодых амбициозных парней в чужом городе, с пустыми карманами, но зато с великой мечтой. Она готова была им завидовать — ее жизненная история была куда прозаичнее.

— В Нью-Йорке вы жили вместе? — спросила она.

— Практически нет. Сначала мы снимали комнаты в каком-то общежитии для артистов, а как только у меня появились деньги, я купил квартиру. И с тех пор как переехал, с Ноланом мы виделись не так уж и часто.

— А когда вы узнали, что Нолан голубой?

— В десятом классе.

— Но это, как я поняла, не повлияло на вашу дружбу?

Блю замолчал, подбирая нужные слова.

— Хотел бы я сказать, что нет, что я всегда был человеком широких взглядов… Но это было бы неправдой. Тогда мне было шестнадцать, и я изо всех сил строил из себя настоящего мужчину. Может, было бы проще, если бы я сам обо всем догадался, но Нолан уже тогда был неплохим актером… Пока однажды за кружкой пива — в шестнадцать лет парни уже начинают баловаться пивком — он сам мне не признался. Помню, он тогда плакал…

— И что же вы?

— Я отшатнулся от него, как от прокаженного, и сказал себе, что нашей дружбе пришел конец.

Симона пытливо вглядывалась в лицо Блю. Боль и вина за старое предательство по отношению к другу безошибочно угадывались в каждой морщинке, в глубине глаз, в натянутости губ. Но ей хотелось знать больше.

— Но потом вы все-таки помирились? — осторожно спросила она. — Что произошло?

— Мой отец, покойный Томас Блюделл-старший, примерно через месяц спросил, почему Нолан давно к нам не заходит. Я сказал ему, что с Ноланом я больше не дружу, потому что, как выяснилось, ему нравятся мальчики. Тогда отец посмотрел мне в глаза и спросил: «Томас, а ты в число этих мальчиков не входишь?» — Блю помолчал, задумчиво потирая лоб. — Я клятвенно уверил его, что нет.

— И что сказал ваш отец?

— Сказал: «Томас, Томас, проблема в одном: тебе надо твердо определиться, какое место в системе ценностей занимает дружба».

— И больше ничего?

— Ну почему? Сказал еще: «Подумай об этом хорошенько, Томас, а после поговорим».

Блю замолчал. Симона ждала, когда он продолжит. Было видно, что слова давались ему нелегко.

— Но я тогда сказал себе, что папаша — просто сумасшедший и что я ни за что не буду дружить с гомиком. До конца учебного года я избегал Нолана — а с ним и его мать. — Блю отвел взгляд. — Впрочем, нельзя сказать, чтобы в глубине души я этим особенно гордился… И так все закончилось бы, но летом мы с Ноланом оказались в одной команде в соревнованиях по парусному спорту — мы оба тогда сходили с ума по яхтам. Однажды в шторм — а шторм был такой, что до сих пор вспоминать жутко, — меня угораздило свалиться за борт, а Нолан нырнул и вытащил меня. На следующий день, когда я пришел его поблагодарить, он отослал меня сами знаете куда.

Симона рассмеялась:

— Могу себе представить. Нолан за словом в карман не полезет.

— Я снова начал, что я перед ним в долгу и все такое, а он сказал, что я тут ни при чем, что он-де просто решил искупаться, а меня вытащил уж так, заодно, чтобы я не засорял собой океан. А то еще какая-нибудь ни в чем не повинная акула съест меня, а потом будет маяться несварением желудка.

— Ничего себе!

— Вот именно, — усмехнулся Блю. — Однако разговор у нас все-таки состоялся. В глубине души я жалел, что порвал с Ноланом, хотя и стыдился в этом признаться. Нолан заявил, что он сожалеет, что оказался недостоин моей дружбы, но он и так уже слишком долго строил из себя не того, кто он есть на самом деле, и больше не собирается этого делать ни ради меня, ни ради кого бы то ни было. После этих откровений я понял наконец, что он чувствует.

Симона молчала. Она ждала, когда он вновь соберется с мыслями и продолжит рассказ.

— Короче, мы снова сошлись. Той близости, что в детстве, может быть, уже не было. Но, учитывая то, что мы с Ноланом, скажем так, разные, это нормально… — Блю пожал плечами. — Впрочем, если посмотреть на других, наша дружба, пожалуй, еще не худший вариант…

Он замолчал и допил свой кофе.

Симона задумчиво вертела в руке опустевший бокал.

— Что ж, — произнесла она, — можно сказать, вы все-таки последовали совету отца — определились с тем, что значит для вас дружба. — Симона подумала, что отец Блю, должно быть, понравился бы ей.

— Если б я знал, что благодаря дружбе с Ноланом я познакомлюсь с очаровательной сероглазой тигрицей, — в глазах Блю искрились лукавые огоньки, — я бы, пожалуй, ценил эту дружбу еще больше.

Несмотря на то что Симона восприняла слова Блю как не более чем дружеский комплимент, они были ей приятны, точно так же как вкусный ужин, уютный полумрак гостиной, тихая музыка… Возражать против этих слов означало бы сейчас нарушить гармонию этого вечера. Симона улыбнулась, не чуть заметно, как обычно, а — впервые за все время общения с Блю — широко и ощутила в своей груди приятное, блаженное тепло.

— Прошу вас, не надо. — Она хотела сказать это сильным, решительным голосом, но у нее получился лишь едва слышный шепот.

Блю кивнул. Симона заметила, что он на секунду закрыл глаза.

— Вы правы, — произнес он. — Я не должен так говорить. Мне полагается делать свою работу и не лезть не в свои дела. Я не ошибся?

Симона кивнула. Разумеется, Блю был абсолютно прав…

Он медленно поднялся со своего места, подошел вплотную к Симоне и пристально посмотрел на нее. Выглядел он сердитым.

— Тогда почему же я это делаю? Почему я все время пытаюсь вывести вас из себя? Впрочем, мы оба это знаем — потому, что вы притягиваете меня, я хочу вас, хотя, казалось, более неподходящих друг другу людей нет во всем мире.

Симона набрала в легкие воздуха, пытаясь сохранить в себе хотя бы малую толику здравого ума.

— И в этом вы тоже правы, — прошептала она, словно стараясь скрыть от него свое согласие.

— Вы, кажется, соединили в себе все то, чего я не люблю в женщинах, — властная, помешанная на карьере… и слишком богатая, это вас портит.

Где-то в глубине души Симоне даже нравилось, что она вызывает у Блю такие чувства.

— По-моему, богатство никого не может испортить, — намеренно вызывающе произнесла она.

— Кроме того, у вас такой язык, что вас не переспоришь. На каждое «да» у вас найдется десять «нет».