Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман

Солдат полевой жандармерии с бляхой на груди указал нам на группу поодаль стоявших домов. Не составляло труда догадаться, что речь шла о хозяйственных постройках, относившихся к особняку явно дореволюционного периода. Позже нам сказали, что до революции это было имение одной из аристократических русских фамилий, а после революции здесь разместился санаторий для рабочих. Неподалеку стояли недостроенные здания, видимо, тоже часть санаторного комплекса. Повсюду виднелись кучи застывшего раствора, песка, груды кирпичей — наше вторжение в Крым помешало завершению строительных работ. Все наши подразделения разместились под открытым небом, здания же были заняты командованием дивизии под штабы и жилые помещения для офицерского состава. Среди офицеров, следивших за ходом футбольного матча из окон первого этажа, был и командующий нашей 22-й танковой дивизией генерал фон Аппель.

Надо сказать, что по части провианта дела обстояли далеко не лучшим образом, хотя мы по этому поводу не унывали. Крым располагал лишь одной перегруженной железнодорожной веткой, ведущей через Перекопский перешеек. Партизаны регулярно взрывали путь, что, конечно же, вызывало серьезные перебои в снабжении войск, тем более что приоритетным был и оставался подвоз боеприпасов. В результате мы ходили вечно голодными. Голод, как известно, чувство весьма неприятное и труднопереносимое, поэтому учащались случаи расхищения продовольствия. Подозревать в этом можно было кого угодно. Вся наша техника располагалась на самом берегу моря, где она, находясь под защитой холмов, была практически незаметна с воздуха. Когда нам с моим другом Августом приходилось стоять на посту в ранние утренние часы, мы своими глазами видели, как грузили хлеб на автофургон. Темень была хоть глаз выколи, и, проходя мимо автофургона, мы иногда машинально поигрывали завязками от брезента, покрывавшего кузов. Но однажды, взглянув друг на друга, мы сообразили, что нас одолевает одна и та же мысль, хоть неправедная. Но что с нас взять — голод не тетка! Обреченно кивнув, я запустил руку под брезент в попытке нащупать желанную буханку. Но едва я ее сунул, как ее сковала чья-то железная хватка, и посыпались отборные ругательства. Под брезентом оказался наш вездесущий обер-фельдфебель. Жалкие попытки Августа оправдаться тем, что, дескать, нам послышался какой-то шум из-под брезента, были тут же пресечены. А на следующее утро мы, представ пред светлые очи нашего командира роты, получили от него две недели гауптвахты. Но куда более тяжким наказанием было появиться перед строем, когда нас выставили перед всей ротой, как жуликов, пытавшихся обворовать своих же товарищей, доверивших нам охрану хлебных запасов. Гауптвахтой служил покинутый обитателями курятник позади дома. Крохотное пространство было опутано колючей проволокой, так что не оставалось места не то что разгуливать, усесться было негде, а стоять приходилось скрючившись из-за низкой крыши.

Что касалось прежних обитателей домов, в отношении их действовал неукоснительно соблюдавшийся комендантский час. Однажды вечером — мы с Августом еще отбывали объявленный нам срок — раздался выстрел, сопровождаемый сдавленным криком, и еще мгновение спустя во весь голос запричитала женщина. Оказывается, одному из часовых показалось, что в темноте за сараями мелькнул силуэт. Недолго думая, он выстрелил. И попал в старика, направлявшегося в уборную. Старик был убит наповал. А застреливший его солдатик, кстати сказать, человек в высшей степени религиозный, чего не уставал подчеркивать при всяком удобном случае, регулярно получавший из дома религиозную литературу, был отмечен наградой за «образцовое несение караульной службы». Когда его по-свойски спросили, дескать, не испытывает ли он, будучи христианином, укоров совести, он запросто ответил, что, мол, нет, не испытывает, ибо застрелил большевика, угрожавшего его фатерланду, а все большевики — суть богопротивники и враги христианского мира.

9 мая 1942 года началось наше наступление на позиции русских у входа на Керченский полуостров. Всю ночь не стихал гул моторов самолетов и наземной техники. Пробудились после спячки даже наши грозные «штукас» — пикирующие бомбардировщики Ю-87. На протяжении предшествующих недель все местное население согнали на рытье так называемого парпачского рва — противотанкового рва четыре метра в глубину и столько же в ширину, протянувшегося от Азовского моря до побережья Черного. Это сооружение было верхом инженерной мысли, но так и не помогло русским. Подразделения тяжелой артиллерии с помощью специальных зарядов сумели пробить в обороне бреши, через которые наши танки устремились дальше на восток, сминая деморализованные и беспорядочно отступавшие части Красной Армии.

Около полудня наше подразделение получило приказ перейти в наступление. Мы проезжали мимо мест недавних боев, наблюдая картины ужасающей мясорубки. Все вокруг было усеяно трупами советских солдат и офицеров, мы едва успевали уворачиваться, чтобы ненароком не наехать на чье-нибудь бездыханное тело. Я подумал о лошадях, о слонах, о других крупных животных, которые никогда не наступают на человеческие тела. Проезжая мимо группы оцепенело сидевших раненых русских, я заметил выражение ужаса и обреченности на их лицах. После нашего успешного первого и внезапного удара, сопротивления со стороны русских практически не было, и у нас захватывало дух от осознания победы над противником. Нам навстречу двигались бесконечные колонны военнопленных, большинство из которых были явно азиатской внешности. На броне наших танков и бронетранспортеров следовала пехота, но стоило нам приблизиться к одному из селений, как нас встретил ураганный огонь неприятеля. Наших пехотинцев как ветром сдуло.

Селение это называлось Арма-Эли и состояло из расположенных длинными рядами домов, окруженных садами. Местность здесь была равнинной, без единого деревца. В центре селения на перекрестке двух главных его улиц возвышались земляные бастионы около трех метров высотой. Земляное кольцо охватывало участок диаметром не менее ста метров. Внутри кольца было установлено несколько зениток, так что атака этих позиций русских с воздуха силами люфтваффе была бы сопряжена с серьезными потерями. Кроме этого, в земляном валу были устроены пулеметные гнезда и обустроены позиции для противотанковых орудий так, что все подходы к селу контролировались оборонявшимися. «Иваны» снова продемонстрировали свое умение использовать обычную землю в качестве фортификационных материалов. Немцам это удавалось значительно хуже.

Чтобы не сбивать темп наступления, был отдан приказ атаковать земляной бастион русских, и когда один из водителей танков едва не ослеп, я был послан ему на замену. Узость улиц селения существенно ограничивала оперативный простор — мы вынуждены были действовать узкой колонной, а продвигаться приходилось всего-то в трехстах метрах от земляной цитадели русских. Я на своей машине следовал за первыми пятью танками. Все еще на крыльях успеха после прорыва парпачского противотанкового рва наш взвод не думал ни о какой опасности, мы были уверены, что наша тяжелая артиллерия облегчит нам наступление. Как же мы заблуждались! Я едва не оглох от выстрелов 7,65-см орудия собственного танка и одуревал от всепроникающего смрада гари. Обзор через узкую щель был явно недостаточным, и я не мог составить представление об обстановке. Вскоре выяснилось, что «иваны» терпеливо дожидались, пока мы подойдем ближе и, дождавшись, открыли огонь. И тогда разверзся ад — не успел я опомниться, как три идущих впереди наших танка вспыхнули, как факелы. Наша атака захлебнулась. Не слыша себя, я пытался подавать команды и действовал, скорее повинуясь инстинкту, — резко дав задний ход, я попытался искать защиты за одной из хат. Нам ничего не оставалось делать, как дожидаться поддержки артиллерии. Очень многие из моих товарищей поплатились жизнью в том бою, и, видя, как наши офицеры срочно стали совещаться, как быть, я подумал, как они могли бросить молодых, по сути необстрелянных, солдат в это пекло.