Прогулки по Кенигсбергу - Дина Якшина

Впрочем, сентиментальные горожане очень быстро перестали оплакивать «величайшего сына Кёнигсберга». Вскоре его дом был куплен купцом Иоганном Кристофером Рихтером, который в том же году перепродал его трактирщику Иоганну Людвигу Мейеру. В трактире, устроенном в бывшем доме философа, раз в год (22 апреля) друзья Канта собирались на поминальную трапезу. Потом обычай сошёл на нет (хотя Общество друзей — как организация — существует в Гёттингене и поныне), а трактир разорился.

В 1836 году дом всего за 130 талеров купил правительственный советник в Берлине герр Шаллер, чтобы перепродать его своему знакомому врачу Карлу Густаву Деббелину. Тот — первый и единственный! — осознал, что вместе с домом приобрёл и некие обязанности по его сохранению. Он украсил дом доской с надписью:

Но… сам дом использовался в хозяйственных целях, в саду была построена баня, в самом здании открылось справочное бюро (потом — частная стоматологическая клиника). В 1881 году наследник Деббелина продал дом фирме некоего Бернгарда Лидтке, который — «для расширения бизнеса» — разобрал все внутренние перекрытия и сделал дом Канта продолжением своего магазина…

В 1893 году «обитель философа» перестала существовать. Невероятно, но факт: несмотря на преклонение перед Кантом, в Кёнигсберге не нашлось никого, кто бы выкупил его дом и передал потомкам в нетронутом состоянии (как это было в Веймаре: место, где жил Гёте, превратилось в музей).

Королевский замок и Кайзер-Вильгельм-платц

В 1904 году на одной из стен Королевского замка, со стороны Принцессен-штрассе, благодаря усилиям бургомистра Зигфрида Кёрте, появилась посвящённая Канту мемориальная доска со знаменитой цитатой из «Критики чистого разума»:

Доска эта была утащена в конце сороковых годов и сдана в металлолом. А Кант… остался нам. Как и то самое звёздное небо, которому он удивлялся, — символ Вечности. Перед лицом которой столетия, отделяющие нас от Канта, — всего лишь мгновения… Вот только с нравственным законом внутри нас дела обстоят гораздо трагичнее. Хотя тоже и не совсем безнадёжно…

Наш «город К.» — это город, который даже сына шорника может сделать великим философом… пусть даже в обмен на возможность простого человеческого счастья.

Знаменитый английский юморист Джером К. Джером ещё в XIX веке писал:

«…В Германии вдыхаешь пристрастие к порядку вместе с воздухом, здесь даже грудные дети отбивают такт погремушками. ‹…› Немец охотно любуется видом с вершины горы, если там прибита дощечка с надписью, куда и на что глядеть. ‹…› Если тут же на дереве он усмотрит полицейское объявление, запрещающее ему куда-нибудь повернуть или что-нибудь делать, то это одаривает его чувством полного удовлетворения и безопасности.

‹…› Здесь запрещается делать многое, что делать очень легко и очень интересно; существуют целые списки запретных поступков, от которых пришёл бы в восторг молодой англичанин. Так, в Кёнигсберге он может начать с самого утра, стоит только вывесить из окна тюфяк — здесь запрещается вывешивать из окон тюфяки. Дома он может вывеситься хоть сам: никому это не мешает и никто ему не запретит, лишь бы он не разбивал при этом окон и не вредил прохожим.

Затем, здесь запрещается гулять по улицам в таком платье, которое может показаться фантастическим (следующий далее перечень того, что в Кёнигсберге „verbotten“, из восемнадцати пунктов, мы опускаем. — Д. Я.).

‹…› Полицейский для немца — брамин. ‹…› В Германии городовой вызывает благоговение и восторг. Здесь каждый гражданин чувствует себя солдатом, а городовых признаёт офицерами. Городовой указывает ему, куда идти и с какой скоростью и как переходить мосты; если бы у мостов не было полиции, немец готов был бы сесть на землю и ждать, пока протечёт вся река.

‹…› Мне кажется, что приговорённому к смертной казни немцу можно было бы просто дать верёвку и печатные правила: он отправился бы домой, прочёл бы их внимательно и повесился бы у себя на заднем дворе согласно всем пунктам…» («Трое на четырёх колёсах»).

Конечно, это несколько утрированное восприятие, но… на сей раз мы «гуляем» по судам и полицейским участкам «города-призрака».

Каждый средневековый город — Кнайпхоф, Альтштадт и Лёбенихт — имел свой собственный суд. Кстати, гербы этих городов взяты с их судебных печатей. Судья назывался «шоппен» («кружка»), верховный судья — «шоппен майстер». В 1517 году герцогом Альбрехтом в Королевском замке был создан апелляционный суд. В 1657-м — курфюрст Фридрих Вильгельм создал Хофхансгерихт — суд по особо тяжким преступлениям.

В 1724 году суды трёх городов были объединены в Королевский городской. В 1808-м — появился земельный суд. Кроме него, в Кёнигсберге существовали промышленный суд и долговая тюрьма, располагавшаяся в Альтштадтской Новой башне.

Первоначально приговорённых к лишению свободы либо задержанных до выяснения обстоятельств содержали именно в городских башнях. Нижние этажи башен предназначались для складирования разных припасов и имущества, верхние — под «узилище». Башня по-немецки «турм». Отсюда, кстати, и произошло русское слово «тюрьма».

(Мы не берёмся утверждать, но слово это вполне могло быть заимствовано именно в Кёнигсберге в годы, когда им правил русский генерал-губернатор. Исконно русское название места, где сидят в заточении, — «острог», «застенок», «темница», «узилище»; позже появляются «каземат», «камера»… и только начиная со второй трети XIX столетия — «тюрьма», «тюремщик» и т. д.)

Самые известные «турмы» — Голубая и Жёлтая. Голубая была построена в 1378 году. Известно, что в 1687 году в ней томилась в заключении 14-летняя девочка, обвинённая в колдовстве.

Жёлтая башня возвышалась в северной части альтштадтской стены. В сущности, она была бесполезной, и в 1796 году некий городской советник предложил её разломать. Однако городской строительный мастер Бликк вынес заключение о нецелесообразности сноса. Магистрат принял решение: «Пустая башня должна остаться для сохранения статус-кво».