Цифры нации - Николай Старинщиков

Жердяй молчал, исходя из принципа «Я начальник – ты дурак!».

– У меня к вам дело, товарищ полковник… – послышалось снова.

В кабинете образовалось прозрачное облако пара, а потом появился сам Виноградов, зависнув над столом у начальства, словно джинн из бутылки.

– Ты эти штучки брось, – сморщился Жердяй. – Ты их оставь для своих блядей…

– Как это понимать?

– Ты мне нужен в живом виде!

Поймав со стола пластиковый стакан с карандашами, Жердяй метнул ими в Виноградова, потом откинулся в спинку кресла и принялся глубоко дышать: на раз-два – вдох, на раз-два… семь, восемь – выдох.

В дверь снова постучали, появилась голова Виноградова, а потом и он сам вошел, в штатском, встал посреди кабинета напротив приставного стола и принялся мямлить про толерантность: мы-де, того… призваны соблюдать, поскольку поставлены.

– Опомнись! – Жердяй вскочил из-за стола и стал нарезать круги вокруг Виноградова, раздувая ноздри длинного носа и принюхиваясь к чему-то.

Виноградов тоже вращался и нюхал воздух, однако, ничего не унюхав, остановился и стоял столбом, выпятив грудь.

– Толерантность, говоришь?! – спросил Жердяй. Метнувшись к столу, он схватил постановление правительства и бросил на поверхность приставного стола. – Читай!

Виноградов взял в руки документ. Закончив читать, он выкатил на шефа глаза.

– Понятно?! Или растолковать?! – спросил Жердяй.

– Что понятно? – не понял Виноградов.

– Про то, что здесь написано…

Жердяй вдруг поймал себя на мысли, что готов съездить по роже этому белому, кровь с молоком, подполковнику.

– Мы-то при чем здесь? – удивился Виноградов. – Ты же сам говорил…

Жердяй присел к столу и уставился в точку на его поверхности, собираясь с мыслями. Стучать кулаком по столу не было никакого желания. Разбитый недавно стакан еще маячил в глазах – вот тебе и совпадение. Мало ли стаканов падает со стола… Однако это не было совпадением. Это была судьба, заложенная полвека назад мужиками, а также бабами в красных платках и коротеньких юбках. «Вернуть язык пращуров!» – орали тогда. А мужики их поддерживали: «Автономия нам недостаточна! Мы сами с усами!..»

– Надо бы нам что-то делать, – сказал Жердяй задумчиво, – иначе нас никто не поймет. Нас раскусят, и тогда нам точно не избежать… клетки со злыми гамадрилами…

Виноградов промолчал.

– Толерантность… – усмехнулся Жердяй.

– Вот именно, – оживился Виноградов.

– Она им как корове седло… Полагаю, надо оправдывать доверие народа. Эти полномочия, которыми нас наградили… – Жердяй постучал пальцем по столу, – надо использовать как можно быстрее. А Татьяноха нам в этом поможет.

Жердяй встал из-за стола, подошел к окну и посмотрел на улицу. Как и прежде, на ней было тихо и безлюдно.

Виноградов шевельнулся у него за спиной.

– Поговаривают, того… Покончить хотят…

– Кто?

– Самоквасов.

– Археолог драный. Все увалы облазил в предгорьях, а туда же – в оппозицию.

– Ищет…

– Тень от прошлогоднего снега. Послушай, что пишет… Вчера с площади притащили…

Жердяй выдвинул ящик стола, вынул плакат, положил на стол и велел Виноградову читать вслух. Тот придвинул к себе бумагу. На розовом фоне чернели буквы:

«Уважаемые граждане! Республика в опасности! Согласно сведениям, полученным из надежного источника, нас посадили на голодный паек, а наши социальные программы свернуты! Вопрос: что делать и кто виноват? Ответ: виноват частный капитал, которому подчинено государство. На самом деле государства давно нет – вместо него лишь кучка людей в погонах, возглавляемых капитаном первого ранга в отставке Большовым, от которого одно сотрясение воздуха. Он никогда не пойдет против частного капитала. Дорогие мои, я вас люблю. Не молчите. Вступайте в общество изучения старины. Вместе мы сможем противостоять заскорузлости и произволу. На нашей стороне закон „О защите толерантности“.

С уважением, доцент кафедры археологии Первого государственного университета Самоквасов Герман Романович – профессор-археолог».

Ниже значился адрес, куда следовало обращаться, и номера телефонов. Целая дюжина.

– Так это же враг! – Глаза у Виноградова хищно блеснули. – Это же самое то! Небо в клетку ему обеспечено!

– И рад бы, но нет, – произнес с расстановкой Жердяй. – У него – того. – Жердяй покрутил пальцем у виска. – Ищет вчерашний день. Однако не безнадежен. Вот если взять в разработку – ведь надо же что-то делать. Наедем на него для начала, а потом видно будет…

Сказано – сделано. Тем более что Татьяноха оказался свободен. Собравшись втроем в кабинете Жердяя, они поджидали теперь группу задержания, отправленную за профессором.

Герман Романович тем временем торопился к выходу из учебного заведения. Он бежал, словно за ним гнались: по телефону только что сообщили, что жене неожиданно подурнело, что ее положили в городскую больницу и требуется его, Самоквасова, личное присутствие.

– Карета ждет вас у подъезда, – добавил по телефону мужской голос и отключился.

– Еду, – сказал Самоквасов, убрал трубку и бросился вон из аудитории, полной студентов.

Услужливое сознание рисовало лицо супруги, страдающей от внезапного заболевания, поэтому глаза не видели перед собой ничего. Они не заметили даже, что в машине не оказалось ни одного медика: здесь сидели матерые дяденьки в обычной одежде и тяжело смотрели по сторонам.

Профессор стал приходить в себя после первого перекрестка: карета почему-то пошла в другую сторону, а водителя отделяла от него глухая перегородка. Герман Романович встревожился, на что получил ответ от «медика» в штатском:

– Нам так короче будет…

– Но как же? – удивился профессор. – Нам же туда не надо…

– Там перекопано, – пояснил второй «медик».

А когда карета повернула на Льва Толстого, затем в боковой проезд возле здания с квадратными колоннами, до профессора дошло. Его развели, прикрывшись святым именем.

– Слава богу! Выходит, она здорова…

Улыбаясь, Герман Романович перекрестился, откинулся на спинку и закатил глаза в потолок.

– Вам плохо?! Что с вами?! – испугались «медики» и бросились к профессору щупать пульс. Но карета вдруг снова дернулась, и мужики повалились назад, матерясь во весь голос.

Машина вошла во внутренний двор и снова остановилась. К радости «медиков», профессор оказался жив. Мало того, он даже выпрыгнул из машины и устремился к двери впереди всех. Но его придержали слегка.

– Не так быстро, пожалуйста…

Двое подхватили профессора под руки. В коридорах оказалось безлюдно, перед глазами мелькали бесконечные двери. Наконец в конце коридора показалась старинная дверь, явно из мореного дуба, возле которой конвой успокоился, отряхнулся, перевел дух, после чего один из громил сначала постучал в дверь, прислушался и лишь после этого потянул ее на себя. За дверью справа, огородившись стеклянной перегородкой, на небольшом возвышении сидела за столом женщина в зеленой рубахе с погонами прапорщика и галстуком-бабочкой под подбородком и пялилась в монитор. Она даже не взглянула на вошедших.