В прошедшем времени - Мария Мартенс

Я велел следующему пациенту подождать, подошел к Кузьмичу и спросил прямо:

– Вы ее знаете?

Он пожал плечами.

– Как не знать? Вся деревня знает. Трое у нее уже, четвертого, видно, некуда.

Мы были только вдвоем, поэтому я спросил прямо:

– Вы думаете, она что-нибудь сделала?

– Кто ее знает, ‒ ответил Кузьмич. – Может, и сделала. А может, и само так вышло. Меньше знаешь, крепче спишь. Сплавили ее в ЦРБ − пусть катится.

Я в очередной раз подивился своей доверчивости. Жизнь никак не могла научить меня сразу думать о плохом! А ведь не спроси я про задержку, она ни за что бы не раскололась.

А какого черта вообще, − вдруг подумал я, − она пришла ко мне, а не к Валентине Ильиничне − нашей акушерке? Ведь знала, что беременна! А если бы и не знала… Да деревенская баба с любыми жалобами «по-женски» пойдет к местной акушерке или повитухе, в крайнем случае к соседке, но уж никак не к молодому городскому доктору мужского пола.

Вон оно что! Акушерка быстро вывела бы ее на чистую воду. Аборты по желанию женщины были не просто запрещены, за них давали вполне реальные сроки, причем не только врачу, сделавшему такое прерывание беременности, но и самой женщине, даже если она все сделала сама. А тут молодой доктор, авось, сразу не догадается…

Вот ведь зараза, подумал я. Но делать нечего, птичка улетела − не бежать же за ней вслед и допрашивать? Я все сделал, как положено. Теперь уж пусть в ЦРБ разбираются, что к чему.

С другой стороны, мог ли я ее осуждать? В стране не было контрацепции как таковой, и с 1936 года были запрещены аборты. Постановление отменят только в 1955 году, а пока любая беременная женщина, которая не хочет рожать, – априори преступница. Не мое дело, решил я. Я свою работу сделал.

Я закончил прием, осталось только дописать кое-что в картах. И тут в дверь влетела наша санитарка баба Зоя и, переведя дух, сообщила, что меня срочно вызывают в «родилку» к Валентине Ильиничне. У меня слегка закружилась голова, подкатила тошнота, ноги стали ватными. Это все-таки случилось. Меня вызвали туда, где я вообще ничего не понимаю.

Я выглянул в коридор. Толпа рассосалась, однако на скамейке обнаружился милиционер. У меня почему-то похолодели руки, но в целом стало полегче. От еще одного стресса я будто бы пришел в себя.

– Вы на прием? – растерянно спросил я. Он замотал головой, потом поднялся и ткнул мне под нос корочки.

– Лейтенант Беликов. Мне с вас объяснения нужно взять. По поводу происшествия на поле. Вы ведь выезжали ночью оказывать помощь?

Как будто здесь кто-то еще мог выезжать, подумал я. Принесло его на мою голову. Нет, с моей стороны все было сделано по закону, но я все равно испытывал неуверенность перед блюстителем правопорядка. Легенда моя была довольно прозрачной, а врать я категорически не любил и потому умел плохо. А ну как начнут в отношении меня какую-нибудь проверку?

– Да, − кивнул я. – Только сейчас пообщаться, к сожалению, не получится. Меня только что вызвали в родильное, там что-то стряслось… Давайте завтра в это же время?

Он неохотно согласился, и мы расстались. Кузьмича тоже не было на месте. Я собрался и рванул в родильное, на ходу судорожно вспоминая, откуда вообще берутся дети и как именно это происходит. Через несколько минут я влетел в избу и столкнулся с Валентиной Ильиничной.

– Давно рожает? – от страха я решил сразу взять быка за рога.

– Да не рожает тут никто, − устало отмахнулась она. – Пришла вон, на мою голову. Кровит третий день, живот твердый, матка каменная. Говорит, не делала ничего. Семнадцатая неделя сроку. Я ей говорю – ты где вчера была? Позавчера? − В колхозе, отвечает.

– Аборт в ходу? – я присел от неожиданности. – Да я только что отправил Тычкову с кровотечением в 10 недель в ЦРБ! На машине! На чем же мы эту отправим?

– Тычкову? – изумилась Валентина. – Вот шельма! Я же ее вчера видела − хоть бы слово сказала, что беременная.

– Вы тоже не знали?

Валентина кивнула.

– Понятно. Ну, с Тычковой пусть в ЦРБ решают. Она уже третий раз туда путешествует.

Я поперхнулся. Теперь ясно, что означали слова Кузьмича насчет того, что Тычкову знает вся деревня.

– А с этой чего?

– А ничего. Есть угроза?

Я неуверенно кивнул.

– Значит, будем госпитализировать. Надо звонить в правление или послать кого-нибудь. Пусть дают хоть лошадь, хоть трактор − их дело. Вы согласны со мной?

Я опять растерянно кивнул.

– Тогда в ЦРБ позвоните? Скажете, что у нас тут…

– …еще одна беременная с кровотечением, – закончил я.

Валентина вздохнула.

– Как бы разбирательства не вышло. Ну, явных признаков подпольного аборта нет, баба не сознается. Значит, будем писать угрозу выкидыша. Смотреть будете?

Я судорожно сглотнул.

– Если честно, я не гинеколог. Наверно, лучше поскорей организовать отправку.

Валентина понимающе улыбнулась.

– Ну, давайте. Мы тут будем ждать. Я ее сейчас никуда не выпущу, а то сбежит. По дороге за документами заедут.

Я кивнул, попрощался, затем побежал к себе и позвонил. В правлении поохали и пообещали «пока что лошадь, машину если только к вечеру». В приемном гинекологии ЦРБ я попал на того же врача, и он мрачно спросил:

– У вас там сегодня что? Забег беременных? Соревнование по тяжелой атлетике?

– Если б я знал! ‒ честно ответил я. – Одну я на приеме выявил, другую – акушерка. Закон парных случаев.

На другом конце провода вздохнули.

– Везите. И проведите работу с беременными, по режиму труда и отдыха. А то что же это у вас − две угрозы в один день?

Я поклялся, что проведу. Настало время перевести дух ‒ работа на сегодня почти кончилась. Осталось только побывать у Ольги.

Температура устойчиво нормализовалась, объективно это было единственное достижение, которым я по праву мог похвастаться. Небольшую прибавку сил я также отнес на этот счет, плюс некоторая адаптация к болезни. Человек ведь, в конечном счете, привыкает ко всему.

Иная динамика отсутствовала, и я задумался, что еще можно добавить к лечению. От начала заболевания прошло четыре дня, и с учетом достижения нормотермии формального повода менять сульфидин на пенициллин не было. Однако не было и признаков дренирования, то есть отхождения мокроты. Куда она делась? Взяла и рассосалась на месте? Тогда почему приступы кашля такие тяжелые, почему сохраняется участие вспомогательных мышц в дыхании?

Ольга выглядела уставшей, да и я, честно сказать, валился с ног, поэтому пробыл у нее недолго. Осмотрел, убедился, что не стало хуже, и отправился домой, отчаянно размышляя, все ли я делаю правильно.