Смертельный треугольник - Фридрих Незнанский

Крупные капли стучали по крыше машины.

— Обожаю дождь, — сказала она.

— Аналогично.

— Я рада, что мы похожи. И что мы теперь станем делать?

— Можем поехать ко мне на чашечку кофе, — пошутил Гордеев.

— Можем, — вполне серьезно сказала она.

Через пять минут езды Гордееву показалось, что его преследует машина — темная «шестерка». Впрочем, возможно, он и ошибся: в Москве дождливой ночью встретить темную «шестерку» — не большая редкость.

В его квартире они даже не стали зажигать свет. Сразу набросились друг на друга. Она впилась в его в губы, подпрыгнула и обвила ногами. Он отнес ее на кровать. В сто первый раз нарушаю главную заповедь, подумал Гордеев: не спать с клиентами.

Они, кстати, почти и не спали — некогда было.

— Ты знаешь, — шепнула она в какой-то момент, — мне кажется, я тебя люблю..

— Мы на «вы», — полушутя-полусерьезно поправил он, и она кивнула.

— Принесите мне выпить, пожалуйста.

Он пошлепал на кухню и попытался припомнить себя в ее возрасте… Пожалуй…

В восемнадцать — двадцать лет все говорят и думают о любви. Душа изнемогает, выпутываясь из пеленок, тело определенно хочет только одного. Весь мир словно закручивается вокруг секса, ты теряешь голову от первого настоящего безумия. Дух приключений и сумасбродства пока еще не погашен полной предопределенностью жизни. Будущее представляется волшебным путешествием, и непременно с хорошим концом. Сегодняшняя молодежь немного не такая. Они обуржуазились, они обожают роскошь, у них плохие манеры и нет никакого уважения к авторитетам, они высказывают неуважение к старшим, слоняются без дела и постоянно сплетничают. Они все время спорят с родителями, они постоянно вмешиваются в разговоры и привлекают к себе внимание, они прожорливы и тиранят учителей… Ну и что же? Не этим ли самым они чрезвычайно привлекательны?..

Проснувшийся человек не сразу понимает, где он находится, в первую секунду он даже не помнит, кто он такой. Простое ощущение собственного существования, но такое ощущение может биться и в груди у животного. Воспоминание, словно помощь свыше, вытаскивает из небытия, оно восстанавливает все века цивилизации, окружающие предметы обретают смысл, как все последние дни обретали себя его депрессия и плохое настроение.

Все не так было в это утро. Проснувшись, он почувствовал необыкновенный прилив сил. Слово «депрессия» скользнуло где-то на туманном горизонте и упорхнуло, — хотелось надеяться, навсегда.

Гордеев недавно слышал в каком-то ток-шоу мнение психолога: мужчина не должен пожирать глазами голое тело женщины, чтобы не создать у нее впечатления, что лишь только ее нагота способна вызвать у него желание. Гордеев не был с этим согласен на сто процентов, особенно сейчас. Впрочем, с другой стороны, исходя из своего личного опыта, он полагал, что грубое поведение может лишь развить скромность и стыдливость, которые большинство женщин не теряют, хотя и живут замужем. Эти женщины обычно мало и умеренно страстные, и они представляют серьезную проблему для их мужей. В общем, хорошо, что холост, подумал адвокат и сосредоточился на той женщине, которая сейчас лежала в его постели.

— Я не только тебя люблю, — уточнила Яна. — Я сегодня всех люблю.

И Гордеев подумал, что барышня явно перенасыщена волнениями плоти, отчего у нее однообразное представление об окружающем ее человечестве.

В половине одиннадцатого в юрконсультацию на Таганку заехал хмурый Турецкий, он вручил адвокату два листа бумаги, исписанные собственноручно.

— По ознакомлении сжечь, — внятно сказал Александр Борисович.

— Само собой. С меня причитается…

— Это вопрос или утверждение?

— Ну… Пусть будет вопрос.

— Тогда — само собой.

Турецкий сказал, не глядя на Гордеева:

— Между прочим, трагедия многих аналитиков заключается в том, что они тонут в потоке информации, безвольно идут за ней. Надо поступать наоборот, надо организовывать информацию в идею, подчинять ее себе, бесстрашно и раскованно фантазировать. Я никого конкретно не имею в виду, — на всякий стучай подчеркнул Александр Борисович.

— Действительно, — сказал Гордеев, прикидываясь совершенным шлангом и делая вид, что он не понял, что как раз именно он конкретно и имелся в виду. — Действительно, любая настоящая идея обязана быть сумасшедшей, только тогда она интересна и продуктивна. Саня, а ты чего такой мрачный?

— Этот индюк Носков, новый зам генерального, затеял реорганизацию всех отделов, представляешь?! И самое ужасное, что генеральный его поддержал. У нас сейчас — полный дурдом.

— Н-да, — посочувствовал Гордеев, некогда тоже работавший в Генпрокуратуре и представляющий себе, что это такое. — А ты ему скажи, Саня, что реорганизация — это превращение одной организации в другую, достигающее такой степени дезорганизации, при которой становится очевидным преимущество первой организации перед второй и необходимость новой реорганизации. Впрочем, боюсь, он потребует изложить это на бумаге.

— Смешно, — безо всякой интонации сказал Александр Борисович и отбыл.

Гордеев внимательно изучил то, что привез Турецкий. На ночном столике Монаховой стояла бутылка бренди. И точка. Больше ничего сказано не было. Название отсутствовало. В организме была изрядная доля алкоголя пополам со снотворным. Ну и так далее. Обычные слова. Таких заключений и ничего конкретного не говорящих улик Гордеев видел на своем веку вагон и маленькую тележку. Главное, что никаких следов проникновения в жилище Монаховой посторонних лиц отмечено не было. Гордеев таким документам привык доверять. Конечно, в жизни всякое может случиться, но заключение экспертизы есть заключение экспертизы.

Он снова позвонил Турецкому, у которого на сей раз молчали все рабочие и мобильные телефоны, кроме одного, того, который Александр Борисович оставлял включенным в любое время дня и ночи и который знали только ближайшие друзья. И который даже жене был не всегда доступен — Турецкий не только безопасности ради и «усиления остроты жизненных впечатлений для» периодически его менял.

— Саня, у меня еще просьба.

— Не уверен, что смогу вам помочь, товарищ генерал-лейтенант…

— Ты что, охренел? — изумился Гордеев. — Какой я тебе генерал…

— Вот-вот, — сказал Турецкий, — и я о том же. Уж больно щекотливая ситуация. — И отключился.

Гордеев озадаченно потер виски и потянулся к холодильнику, в котором лежала спасительная бутылка нарзана. А то засадить бы сейчас рюмочку-другую арманьяка, мелькнула лихая мысль.

— Но-но, — сказал Гордеев сам себе вслух.

Турецкий перезвонил через час с лишним и говорил уже нормальным голосом. Тон его был несколько назидательным.

— Юрка, сколько раз тебя просить, если ничего срочного, не нужно звонить по этому телефону. Мало ли где я могу быть…