Зелень. Трава. Благодать - Шон Макбрайд

После склепов начинаются плиты уже скорее коричневого, чем серого оттенка, с датами вроде 1808–1848 и с овальными фотографиями покойников, больше смахивающих на бандитов с Дикого Запада. Есть могилы и без плит — просто ряды торчащих из земли во все стороны серебристых крестов да стершиеся от времени статуи, больше смахивающие на адовых демонов, нежели на святых. Кругом полно битых пивных бутылок, оставленных подростками, которые курят здесь травку и пьют пиво, пока копы всех не разгонят. Сейчас здесь хоронят только тех, у кого нет денег на место поближе к дому, к Ав да и вообще к жизни.

В их числе Мэган О’Дрейн, чье надгробие тоже находится тут, в углу кладбища, как раз у поворота налево, назад к Ав, к злобным звукам жизни. Стивен здесь, он приходит сюда каждый день и сидит вот так, на траве, скрестив ноги, а рядом с ним скрючился на корточках, как бейсбольный кетчер, отец С. Томас Альминде, OSFS[14], — молодой священник с аккуратной короткой стрижкой, который бьет детей в приходе и муштрует церковных служек. Он лепил что-то Стивену в правое ухо, но потом оба услышали звук приближающихся велосипедов. Теперь они наблюдают, как мы подъезжаем. Арчи посылает воздушный поцелуй могиле сестры, но больше никак своих чувств не проявляет. Священник одобрительно кивает и продолжает смотреть на нас, не говоря ни слова. Стивен смотрит на меня и на Сес в хвосте компании своими большими глазами, в которых давно поселилась боль. Кажется, вот-вот улыбнется, но тут он вновь переводит взгляд на могильную плиту, и мы поворачиваем налево к Ав.

— Эй, красотка, — поворачиваюсь я к Сес, которая несется вперед, грустная-прегрустная, глядя прямо перед собой. Маленькие ножки работают так, будто она взбирается на гору в «Тур де Франс». Я замедляюсь, чтобы она могла со мной поравняться.

— Да, это я, чем могу помочь? — спрашивает она, все еще глядя перед собой.

— Нет, я, — говорю я ей. — Я увидел себя в твоем зеркале на руле.

— Ах, ну да, — говорит она, и на ее серьезном личике уже готова снова появиться улыбка, обнажая прогалины между зубами, через которые спокойно пролетит теннисный мяч. — У меня что, зеркало не в порядке?

— Хрена там, не в порядке, — сообщаю я ей. — Сес, сколько ставишь, если я сделаю стойку на руках на велосипеде, потом перекувырнусь на твой, а потом кульбитом к Джеймси на голову и к Арчи на колени, и все это не сбавляя скорости?

— Ставлю сто миллионов миллиардов долларов, что не сможешь, — хихикает она, — но у тебя столько денег нет, и у меня тоже. Так что езжай-ка спокойно, приятель. Мне нравится, когда ты рядом, особенно в целом виде.

— Да, мне тоже, — отвечаю я, мы улыбаемся друг другу, я выжидаю момент, чтобы ее обнять. Велосипедные шины шуршат дальше в сторону Ав, в сторону Никльбэк-парка, прочь от гнетущего мертвого кладбища.

Парк начинается сразу за кладбищем и дальше переходит в лес. Велосипедная дорожка пересекает тротуар, и ты мчишься по ней с пятидесятифутового холма прямо в гущу деревьев. Как только мы выезжаем на тропу, Гарри останавливается и вытягивает руку, указывая нам на ручей, бегущий у подножья холма слева от нас.

— Смотрите, как солнце отражается в воде от тележки наверху, — говорит он.

Мы любуемся на отражение магазинной тележки на колесах, сверкающее, словно алмаз.

— Вы только посмотрите на эти шины с левого боку, — говорит Арчи. — На вид им лет десять, а в воде выглядят как новенькие. Вот бы мне на кресло такие.

Мы дружно охаем и ахаем от восхищения.

— Природу надо любить, — говорит Грейс, щелчком отправляя окурок на дорожку. — Нет желающих вернуться и погулять по улице Святого Патрика?

Мы оглядываемся туда, где гудят машины и искрят троллейбусы, а потом со смехом несемся дальше по тропе. Поначалу здесь шумно и небезопасно. После первого поворота у водопада тусуются пуэрториканцы. Они курят травку, расписывают граффити стволы деревьев, жарят ребрышки на мангалах и слушают оглушительную музыку, где ничего не разберешь из-за обилия всевозможных рожков и барабанов. Они прыгают в воду прямо в одежде, а иногда метлами сбрасывают белых с велосипедов и крадут колеса. Мимо пуэрториканцев нужно ехать быстро и смотреть прямо перед собой, не забывая при этом украдкой поглядывать по сторонам, чтобы вовремя заметить голову, высовывающуюся из-за дерева с метлой, и успеть развернуться. Летишь мимо них, потом по деревянному мосту через ручей, где от тряски приятно вибрирует в ушах.

Когда едешь под деревьями, светотень играет на лице. Обычно белые дальше не суются. Сюда быки в футболках «Харлей» ходят выгуливать без поводков своих псин. Еще здесь бегают разные тощие лысые лохи в коротеньких шортиках и без верха; если повезет, можно увидеть, как на такого нападает немецкая овчарка — очень забавное зрелище.

Дальше долгий подъем, приходится сильнее работать педалями. Потом круто направо, вниз по холму, мимо большой эстрады, где плохие фолк-исполнители поют песни Вуди Гатри и Пита Сигера под жидкие аплодисменты трех десятков безработных синяков, сидящих на траве поблизости. Дальше идет длинный и солнечный прямой участок, который заканчивается еще одним вибрирующим в ушах мостом, потом поворот налево, и сразу же второй водопад и новая партия травокурящих, велокрадущих, древорасписывающих пуэрториканцев, мимо которых нужно опять-таки пролететь на скорости до того места, где тропа вновь ныряет в тень и начинает виться между деревьев. Под бетонной аркой хорошее эхо, и можно, проезжая под ней, крикнуть йоу или жопа — получится смешно.

После арки лес начинает сгущаться, постепенно людей вокруг становится меньше, потом они исчезают вовсе. Остаешься только ты сам, шестеро твоих лучших приятелей да Мать-Природа. Здесь кора у деревьев твердая и коричневая, и на ней нет никаких сердец с надписями вроде ХУЛИО ЛЮБИТ МАРИЮ. В воздухе пахнет жимолостью. По обеим сторонам тропы сквозь широкий травяной ковер пробиваются желтые и фиолетовые лесные цветы. Деревья расступаются — солнце пригревает нам спины и головы, — затем вновь начинают толпиться у тропы, нависая над нами, словно плакучие ивы, словно в танце. Заслышав звон побрякушек на наших велосипедах, олени перестают жевать ягоды и несутся к воде. Мы зовем их, нежно, с любовью. Просим не пугаться. Сегодня здесь нечего бояться. Сес говорит мне: «Смотри, Генри, я еду с одной рукой и ко мне на корзинку приземлился листочек». Марджи Мерфи в целях безопасности показывает руками сигналы поворотов. Бобби Джеймс на ходу рвет ягоды с кустов и кидается ими в защищенного шлемом Гарри, который не обращает внимания на эти покушения, чтобы не уронить Арчи. Арчи задирает руки вверх каждый раз, как его кресло катится под гору. Грейс едет без рук и курит одну за одной, запрокидывает голову, чтобы выдохнуть дым прямо вверх, и смотрит на синее небо.

Я гляжу на это и чувствую, что все кругом — любовь, и это все я люблю в ответ. Высокие деревья, свежий воздух, раздолье и тишина. Умиротворение. Никаких битых бутылок и покореженных машин. Никаких баров на углу и магазинов «Всё по доллару». Только я, моя сестра, мои друзья вдали от городской толкотни. Все, кого я люблю, счастливы и влюблены в кого-то, кто с ними рядом, здесь, в лесу — а может, и на ферме — в окружении цветов, деревьев, зеленой травы, и Грейс Макклейн рядом со мной, любит меня. Я еду на велосипеде по лесу, и все это здесь, прямо передо мной. Я все это вижу, чувствую на вкус, ощущаю повсюду, даже кончиками пальцев рук и ног. Не существует ничего, способного разрушить это чувство во мне.