Условно пригодные - Питер Хег
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я с самого начала понимал, что в ее словах содержится какое-то сообщение.
Первое, что бросалось в глаза,- это то, что она перечисляет слова сама по себе, без какого-либо повода, ее никто не побуждал и не поощрял, на это я сразу же обратил внимание.
Должно быть, это просто была радость оттого, что можно использовать слова, и я впервые в жизни это осознал. Что если человека никто не останавливает и не оценивает, то можно почувствовать радость лишь оттого, что используешь слова.
Этой радости нет никакого объяснения, она словно вопросы, заданные в лаборатории,- неясная и не поддающаяся никакому детальному объяснению.
Женщина ушла. Когда она уходила, взгляд ее на мгновение остановился на мне, и я понял, что она делает это, то есть оставляет меня одного, ради меня самого.
Ребенок сидел рядом со мной на диване. Я посмотрел на него и подумал, что теперь я за него отвечаю,- это было впервые.
Мне и раньше приходилось отвечать за других, иногда за тех, с кем учился в школе. Это было легче. Они были немного старше, и большинству из них было довольно плохо. Было ясно – что бы ты там ни делал, много хуже им не будет. Даже с Августом было проще, все, что нужно было сделать для него,- это попытаться найти последний выход.
С ребенком все иначе. Ведь у нее есть шанс. Никто ничего еще для нее не испортил. Она может есть то, что хочет, и у нее есть женщина и есть семья, и ее никогда не били.
В какой-то момент остаешься с ней наедине. И тогда становится трудно понять, что следует делать.
Ты понимаешь, что единственно важным в ее жизни является женщина, а теперь она ушла. Остался только ты один. Не имеющий сам по себе никакой ценности. И у которого нет ничего особенного, что можно было бы дать другим людям.
Я застыл – неясно было, что делать. Меня охватил страх.
Сначала я ничего не говорил и ничего не делал.
Она подошла к двери, через которую вышла женщина. Оттуда она позвала меня. Я пошел к ней.
Она была очень серьезной. Кожа ее личика казалась совсем тонкой, непрочной, словно бумага. Под ней таилось безграничное горе.
И однако она не плакала. Казалось, она пытается что-то преодолеть.
– Мы подождем здесь,- сказала она.
Мы сели спиной к двери. В прихожей было холодно. Мы сидели бок о бок. Она подняла на меня глаза.
– Мама скоро придет,- сказала она.
Скоро. Это было ее первое упоминание о времени. И тут я понял, что сообщали ее списки.
Это был порядок, она сообщала о порядке. Она пыталась сообщить мне о том, что пытается навести порядок в мире.
Сидя рядом с ней на полу, я понял, как бы посмотрев ее глазами, каким ее встречает мир. Большой и непреодолимый. При помощи слов она пыталась проложить в этом хаосе туннели порядка.
Привести в порядок – это значит узнать. Понять, что в безбрежном, незнакомом море есть островок, на котором ты когда-то был. На такие островки она и указывала. При помощи слов она создавала себе сеть знакомых людей и предметов.
– Мама скоро придет.
В горестный хаос от разлуки с женщиной она привнесла порядок, объяснив, что все это ограничено определенным периодом времени, все временно, все это кончится. Чтобы побороть боль от разлуки, она использовала время.
Вокруг ребенка постоянно появляются и исчезают люди, возникают и пропадают предметы, окружающий мир приобретает какую-то форму и теряет ее. И никто не дает никакого объяснения – потому что как можно объяснить мир ребенку?
И тогда она пользовалась словами. Слова вызывают в памяти и фиксируют то, что прошло. Своими перечислениями она хотела добиться, чтобы то, с чем она когда-то столкнулась, вернулось к ней снова.
Она подняла на меня глаза. Глаза были полны слез, но она не плакала, казалось, она пытается перебороть горе.
Без всяких слов ее лицо говорило о том, что мы вместе. Что оба мы знаем, что такое потери, и она тоже, ведь у нее было гораздо больше, чем когда-либо у меня, и она уже сейчас знает, что в этом мире у тебя забирают людей и вещи, в нем тебя уводят оттуда, где тебе хорошо, гасят свет, так что ты погружаешься в страх, и это совсем не обязательно чей-то злой умысел – это неизбежность.
Наверное, до этого момента я до конца не понимал, что она человек. Я думал, что она скорее нечто сверхценное, что можно защищать так, как никто тебя самого никогда не защищал.
Теперь я понял, что она в каком-то смысле похожа на меня. Гораздо более чистая и благородная, но все же в чем-то такая, как и я сам.
И тут появилась мысль, что я, может быть, все-таки могу ей пригодиться, что я все-таки смогу стать ей ближе.
Не знаю, сколько мы так просидели. В конце концов она потихоньку прилегла на пол и заснула. Тогда я отнес ее в постель. Сел рядом и стал смотреть на нее. Я думал о том, что она говорила и почему.
Она говорила, чтобы преодолеть горе оттого, что женщина ушла.
Но обращалась она ко мне.
Я прождал в парке несколько часов. Было очень холодно, и одеяло не спасало. Флаккедам появился перед рассветом, он открыл входную дверь и, не заперев ее, начал свой обход клумбы с розами. Когда он исчез из вида, я вошел в здание. Август крепко спал. Окно оставалось открытым, запах газа выветрился.
Катарина выждала три дня после моего ночного визита, я знал, что она не забыла о нас и не сдалась. Подошла она ко мне незаметно – просто вдруг совершенно неожиданно оказалась у меня за спиной, когда мы были во дворе.
– Не оборачивайся,- сказала она.
И все-таки я поискал глазами дежурного учителя.
– Они начинают забывать о нас,- прошептала она.
Мне тоже так показалось. Так обычно и бывало. Им ведь за многими надо было наблюдать. Стоило на некоторое время затаиться, и о тебе постепенно забывали – лучше этого ничего и быть не могло.
– У вас «окно» на третьем уроке,- сказала она.- Мы можем встретиться в клинике.
Клиника была кабинетом Хессен. Куда запрещалось заходить и куда невозможно было попасть.
– Сегодня среда,- проговорила она,- На первом этаже дверь открыта, через нее вносят молоко.
Во время «окон» можно было либо делать уроки, либо просто читать, но нельзя было выходить из класса. На всякий случай я громко сказал, что мне нужно в туалет,- вдруг громкоговоритель включен и нас слушают в кабинете Биля. Августу пришлось идти со мной – мне не разрешалось оставлять его одного в классе.
Когда мы вышли в коридор, я не сказал ему, куда мы идем, иначе он бы не согласился, я просто поднял его и понес, заломив ему руки. Он не сопротивлялся.
Дверь на южную лестницу была открыта, мы поднялись на шестой этаж, никого по пути не встретив.