Замок пепельной розы - Анна Снегова

Молчание.

— Как ты догадался?

— Твоя сестра смелая девушка. Это в её духе. — Герцог медлит, а потом добавляет. — Береги её! И в следующий раз лучше сам съезди по роже очередному её воздыхателю, если обидит.

— Эй, стоп! Ты о чём?

— Да так. Расспроси Элис при случае, откуда у неё ссадины на правой руке. И вот ещё что… когда будешь докладывать наш разговор….

— Не буду я ничего докладывать! С ума сошёл? Это её убьёт.

— Не убьёт. Ты плохо знаешь свою сестру. Уверен, она предпочтёт знать. Я попытался ей сказать сам… но она не слушает. Может, хоть так поймёт. Это для её же блага. Так вот, когда будешь ей передавать… постарайся всё же помягче.

Молчание. Опять.

А я готова волком выть от такой заботы.

Тишину снова разрывает голос Морригана — раздражённый, злой, взламывающий маску привычной невозмутимости.

— И хватит уже так на меня смотреть! Ты сам всё понимаешь.

Да. Я теперь понимаю тоже. Чего же тут не понять?

Когда-то я думала, что «разбитое сердце» — это такая метафора из книжек. А вот теперь у меня чувство, будто что-то осыпается хрупкими осколками у меня внутри.

— Дорн, но может…

— Не может! Всё, поговорили. Мне пора. Я решил ехать прямо сейчас. На ужин не останусь.

Звук уходящих шагов.

И снова хлопает дверь.

В звенящей тишине как будто до сих пор стоит эхо горьких слов.«Элис — последняя девушка, которую я стал бы рассматривать на эту роль». Эти слова намертво отпечатались у меня в памяти. Я не могу престать их слышать.

В комнате так тихо… все ушли, и надо бы выходить… но меня ноги не держат.

Оседаю в душном тесном шкафу прямо на доски, обхватываю колени.

Всё, что передумала и пережила за эти дни, все невысказанные слова и нерастраченные чувства, все мечты, которым только что переломали крылья — всё это выплескивается сейчас из меня горькими слезами.

Я пытаюсь их сдержать, но не выходит.

Каждый вдох огнём обжигает грудь. Каждое воспоминание отравленной иглой колет разум.

Если это — любовь, я всё на свете отдала бы, чтоб никогда не влюбляться.

Но когда я думала, что хуже быть уже просто не может… судьба в очередной раз ткнула меня носом в мои ошибки, как нашкодившего котёнка.

Утонувшая в собственных переживаниях, я ослышалась. Неправильно распознала звук уходящих шагов.

Оказывается, из комнаты ушёл только один человек. А второй остался.

Резкий скрип дверцы шкафа… я отрываюсь от колен, вскидываю в испуге своё зарёванное лицо…

И высоко над собой, в ослепившей меня полосе света вижу Дорна.

Мы встречаемся взглядами, переплетаемся ими намертво. Его — напряжённый, пристальный, непроницаемый… и мой — несчастный, почти слепой от слёз.

У судьбы странное чувство юмора.

Я хотела узнать правду.

Кажется, сейчас я услышу её из его собственных уст.

Наверное, в детстве во время грозы я пряталась в шкафу, чтобы меня кто-нибудь спас от моих страхов. Сказал, что я не одна, и всё будет хорошо. Поэтому и сейчас против воли, против доводов рассудка и соображений стыда, я ощутила укол тайной радости.

Он меня нашёл. Быть может, и от страхов сумеет спасти?

Подавив судорожный всхлип, смотрю снизу вверх на герцога.

Высокий, красивый… слишком красивый для такой, как я. Бульдожки. Дурнушки, которая ничем не привлекательна для мужчин, кроме фамилии своего папочки. Морриган уже успел, оказывается, начать переодеваться в дорогу. Распахнутая на груди рубашка, вынутые запонки — очередные массивные произведения ювелирного искусства для мужчин, украшенные фамильным гербом — рукава расстёгнуты на широких запястьях… Я задохнулась от вида почти обнажённого мужского тела так близко и даже забыла плакать.

Дорнан пристально смотрел на меня сверху одним из широкого арсенала своих непроницаемых взглядов. Дорого бы я отдала, чтобы узнать, что он думает на самом деле! Всё, что я услышала… снова начинало терять всякий смысл, когда он был рядом. В каждую встречу происходило одно и то же! Его слова снова и снова убивали надежду во мне… но наши взгляды и непонятное, наполненное, слишком длинное молчание — раз за разом воскрешали.

— А я ещё думал, что это за странные звуки.

Я вытерла глаза тыльной стороной ладони, как маленькая, принимаясь лихорадочно подыскивать оправдание. Жаль, что в спешке редко придумывается что-либо путное.

— Я… здесь когда-то был мой шкаф. Я искала потерянную пуговицу. И уснула. Вы меня разбудили. Только что. Неловкая ситуация, простите. Не стану больше… смущать.

Из нас двоих смущённой до кончиков ногтей была лишь я одна.

Герцог скептически поднял бровь. Судя по лицу, не поверил ни секунду. Я бы тоже себе не поверила! Ну и ладно. Как джентльмен он обязан хотя бы сделать вид.

Я попыталась встать, но от долгого сидения ноги затекли.

Герцог толкнул дверцу шире, распахивая её полностью, и протянул руку. Вздохнул.

— Иди уже сюда.

Я смутилась ещё больше — то ли от предложения помощи, то ли от этого упавшего внезапно между нами первого «ты». Я млела от звуков своего имени в его устах — а он произносил его часто, даже слишком часто, как по мне. Но это «иди»… оно просто выворачивало меня наизнанку. А он жесток! Приручать к себе зверька и кормить его такими вот «десертами», чтобы потом вышвырнуть на улицу.

Так будет во сто крат больнее. И поэтому я отказалась принимать его руку. Встала на колени и неловко схватилась за стенку шкафа, отводя глаза и упрямо стискивая зубы.

Морриган нахмурился… а потом склонился, взял меня за плечи. Поднял рывком и вытащил из шкафа, почти на руках.

Я не удержала равновесия, упала ему на грудь. Тяжело и гулко стукнулись в щёку удары чужого сердца. Ровные, мерные, и слишком… невозмутимые. По сравнению с моим, которое неслось вскачь, не разбирая дороги, как потерявшая управление лошадь. Горячая волна от его раскалённой кожи перекинулась на меня, пробежала вниз по позвоночнику.

Он отстранился первый. Снова.

Отвернулся и принялся неторопливо застёгивать правый рукав.

Заговорил глухо:

— Возвращайтесь к себе, Элис. И поскорее. На вашей репутации скажется не лучшим образом, если вас увидят выходящей из комнаты мужчины.

— Моя репутация… да, вы правы, наверное… — ответила я его спине растерянно.

Крутнулась на каблуках, бездумно преодолела на ватных ногах расстояние до двери. Чувствительность постепенно возвращалась, ступни покалывало. Онемевшие чувства возвращались тоже.