Кошачьи - Акиф Пиринчи

Дома меня и Синюю Бороду ожидал горшочек со свежей, уже потрошенной треской. Даже если изъяны Густава состоят исключительно из заскоков, то по части изысканного корма для своего лучшего друга ему нет равных. Конечно, для такого отношения к делу потребовались продолжительное воспитание и красноречивый язык тела. Потому что сами люди никогда не додумаются, что, кроме них самих, и кто-то другой способен радоваться кулинарным изыскам. Хотя приготовление и сервировку своего собственного корма они сделали культом, а порой и идеологией, наличие отличного вкуса у других живых существ они не предполагают. Ввиду такой узколобости помогает только одно: голодание! Не есть эту гадость, эти отбросы, эти вонючие помои, которые они предлагают, а голодать и еще раз голодать![13]Должно быть столько выдержки и гордости, сколько демонстрирует в форме голодовки их собрат, сидящий в кутузке, если ухудшаются условия его содержания. Этим способом гражданского непослушания я дал понять Густаву в самом начале нашего знакомства, что он может хоть давиться «пряником», который предлагает мне в качестве еды, но я ни в коем случае не готов даже обнюхать его. Так как уровень умственных способностей Густава, о чем уже неоднократно упоминалось, находился где-то между уровнем развития знаменитой говорящей обезьяны Коко и отправленной в космос русской собаки, то прошло некоторое время, пока он осознал свои ошибки и наконец сообразил готовить для меня изысканные блюда. Даже на легкое обжаривание мяса, да даже на то, чтобы приправить его солью, я сумел подвигнуть его с течением времени, и, чтобы не отклониться от темы, вскоре Густав действительно ходил у меня по струнке. Это замечание на полях должно только подчеркнуть, что в действительности нет никаких угнетенных, а есть лишь те, кто позволяет себя угнетать. Аминь.

Так как объем желудка Синей Бороды был в четыре раза больше моего, мой друг продолжал жадно набивать свой живот треской, когда я, насытившись сверх меры, окинул взглядом инспектора гостиную, чтобы оценить, как идет процесс ремонта.

Прогресс от усилий обоих чернорабочих был налицо. В то время как Арчи клал паркет, Густав, обливаясь потом, с неизменно высунутым и неконтролируемо извивающимся языком клеил обои на стену. Когда он взглянул на меня, то оставил все свои дела и подошел ко мне, высоко поднял и запустил свои толстые как сосиски пальцы в мой мех, чтобы, как он всегда с удовольствием выражался, получить «остро необходимые единицы ласки».

Арчи, который абсолютно сжился с ролью слесаря и плотника, притащил в квартиру все возможные бесполезные — а я полагаю, только бесполезные — агрегаты, которые раздобыл в округе радиусом в сотню километров. Мне кажется, там была даже машинка по очистке носа от козявок. Хотя нас обоих связывала большая симпатия, он не мог не сдержать замечания по поводу моей породы: сказал, что в данный момент в моде бирманские кошки, а мой типаж уже устарел. Густав в ответ возмутился и заверил меня, что мне не следует слушать этого злого дядю Арчи.

Я и не собирался слушать, а спрыгнул вниз из рук моего друга и вернулся в ванную комнату, где меня ожидал Синяя Борода возле пустой, чисто вылизанной плошки. В благодарность за мое гостеприимство он хотел сдержать свое обещание, данное прошлым днем, и познакомить меня с «другим всезнайкой».

Встреча с другим всезнайкой превзошла все ожидания и обещания, которые сыпались из Синей Бороды по дороге. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что все, что я сейчас расскажу, будет справедливо подвергнуто сомнению. Потому что если бы я сам не видел все собственными глазами, то, честно говоря, никогда бы не поверил. Но такова проклятая правда, и я решил для себя хотя бы не преувеличивать.

Синяя Борода привел меня к увитому со всех сторон растениями старому дому, который располагался в самом отдаленном углу нашего района. Пряничный домик выглядел изнутри как сокровенная мечта продвинутого молодого менеджера, который был охвачен желанием устроиться как эти вип-персоны на час из Беверли-Хиллз, которые ежеминутно ухмыляются с экранов телевизора. Стильный до абсурда, миниатюрный шале, что-то в этом роде рекомендует своей семье преуспевающий дизайнер. Самой примечательной особенностью этого дома была пустота. Главным предметом обстановки, смысловым центром каждого помещения был либо уникальный напольный ковер, либо полированный белый мрамор. Мебель и другие вещи были расставлены крайне экономно, как на выставке.

Было как-то не по себе. Куда люди подевали такие вещи, как шкатулка для шитья или принадлежности для чистки обуви? Разве у них не сохранилось ничего в память о детстве? Куда они, черт побери, распихали весь этот дурацкий, мелкий хлам, который накапливается со временем во всяком хозяйстве? Вместо домашней утвари здесь были исключительно такие предметы, которые создавали впечатление, будто их позаимствовали из Музея современного искусства в Нью-Йорке.

Через приоткрытую входную дверь Синяя Борода и я проникли в гостиную, где находились только тяжелая кушетка, музыкальный центр с CD-плейером плюс стойка с дисками классической музыки. На белых стенах висели два постера. Первый был сильно увеличенным снимком женского полового органа, второй — мужского пениса. Воистину здесь обитал ценитель искусства! Какая противоположность вкусу Густава или, точнее говоря, безвкусице. Парню однажды пришло на ум вырвать из календаря репродукцию «Подсолнухов» Ван Гога и прикнопить к стене кнопками, заметьте, кнопками, пока я наконец не разорвал, почти обезумев от ярости, это безобразие на мелкие кусочки. Я спросил себя, сохранили ли хозяева этого вместилища современного искусства отвратительные резиновые коврики в ванной, как Густав? Или есть ли в их коллекции связанные крючком, возможно еще бабушкой, салфетки, в том случае, если у них вообще когда-то была бабушка. Вероятно, они не ели мяса. А если ели, то наверняка не производили таких отвратительных звуков, как Густав.

С ухмылкой Синяя Борода погрузился в рассмотрение увеличенной фотографии вагины.

— Впечатляюще, — заметил я. — Мы в доме сутенера или профессора искусств?

— Черт побери, я этого тоже не знаю.

Он напряженно задумался.

— Думаю, парень, которому принадлежит эта халупа, как-то связан с наукой. Математика, биология или парапсихология, черт знает что. Во всяком случае, он должен зашибать хорошие деньги, коли может позволить себе весь этот хлам.

— И где же теперь всезнайка, которого содержит этот всезнайка?

Он пожал плечами:

— Без понятия. Но мы можем его поискать.

Мы не спеша отправились по коврам и мрамору, мрамору и коврам и так все дальше, пока нам не стало плохо от всех этих новинок из мира чудес гиперсовременного интерьера. Мы были сыты по горло африканскими тотемами в качестве единственного убранства помещения, от кушеток в стиле Ле Корбюзье, стульев Thonet и комодов Бидемайера, реставрация которых, вероятно, стоила бо́ль-ших денег, чем вся жизнь глупого крестьянина, у которого выманили эту мебель.