Исцеление любовью - Тесса Дэр

И он увидел, как алая линия ее губ растянулась в улыбке.

Он обвел взглядом ее тело, задержавшись на неясных, но несомненных изгибах груди и бедер. Все это он прижимал к себе прошлой ночью. И теперь не мог понять, какого черта разжал объятия.

– Не сомневайтесь, я проснулась с первым лучом солнца, – продолжала она. – И занялась осмотром своего замка.

Верно. Для этого и встала.

Свистом подозвав Магнуса, он направился внутрь.

Она, конечно, последовала за ним. Прямиком в большой зал.

– Знаете, – чувственно зевнув, заговорила она, – утром здесь так чудесно. Солнце заглядывает в окна, и пылинки вьются в его золотистых лучах. Вчера наше знакомство началось неудачно, но сегодня… замок Гостли уже кажется мне домом.

Нет, нет, нет! Никакой это не дом. Ни для нее, ни тем более для них обоих.

– Вы… не желаете надеть рубашку, ваша светлость? – осведомилась она.

В ответ он скрестил руки на обнаженной груди. Избавлять Иззи от неловкости он не собирался.

– Я заварю чай, – решила она, направляясь к очагу. – О, смотрите, свежий хлеб! – В следующий раз она заговорила невнятно, с набитым ртом: – Это Дункан принес или еще кто-нибудь? Где-то здесь я видела вчера молоко… – Она рылась на столе, деловито звеня посудой. – Яиц, наверное, нет? Хвалиться некрасиво, но у меня получаются отличные блинчики.

О нет. Все хуже и хуже.

«У меня получаются отличные блинчики».

Ужас.

Но еще ужаснее было то, что Рэнсому вдруг нестерпимо захотелось блинчика. Он прямо-таки жаждал его. Умирал с голоду.

В жизни любого уважающего себя повесы есть женщины двух сортов: те, которые делят с ним постель ночью, и те, которые готовят ему блинчики утром. И если ему вдруг захотелось получить и то и другое от одной и той же женщины, это тревожный признак. Настолько тревожный, что его заметит даже слепой.

«Уходи немедленно. Опасность таится здесь, в этом замке».

– Позавтракайте без затей, – велел он. – И поживее. Дункан сегодня же отвезет вас в деревню. Мы найдем вам жилье на постоялом дворе или…

– О, в деревню я с удовольствием! – подхватила она. – Но только за припасами. Какую рыбу здесь обычно едят? Держу пари, в реке водится чудесная форель.

Рэнсом скрипнул зубами. Форель из местной реки и вправду чудесна. Но мисс Гуднайт не представится случая попробовать ее.

Он поднялся.

– Постарайтесь понять: вам нельзя здесь оставаться. После всего, что было между нами прошлой ночью.

– Прошлой ночью… – повторила она. – Ах да. Вы имеете в виду тот момент, когда вы прибегли к запугиванию, чтобы выжить меня из замка, принадлежащего мне по закону?

– Нет. Я имею в виду тот момент, когда мы целовались, как тайные любовники.

– А-а, – протянула она, – вот вы о чем. Но мы же оба знаем, что это ничего не значит.

Ничего не значит? Оскорбленный, он пригладил волосы.

– Неправда.

– Всего один поцелуй. Единственный поцелуй ничего не меняет.

– Еще как меняет! Если поцелуй настоящий, он меняет все. Поцелуй – это первый шаг по длинному, извилистому, весьма опасному пути чувственности. И сегодня же утром вы должны повернуть обратно, мисс Гуднайт.

Некоторое время она молчала.

– Ваша светлость, я обещаю больше не набрасываться на вас. Мне хотелось узнать, что такое поцелуй, и вы помогли мне. Больше мое любопытство вам не грозит.

Господи, так вот что это было. Она решила пощадить его самолюбие. В стремлении первый раз взглянуть на нее Рэнсом забыл, что и она делает то же самое – впервые при хорошем освещении разглядывает его вместе со всеми шрамами. Или приглядывается во второй раз, если учитывать тот случай, когда она лишилась чувств.

«Болван, ты больше не гордый красавец мужчина».

Она продолжала:

– В перерывах между чтением ваших писем у меня будет уйма дел в замке. Хлопот предстоит так много! Надо осмотреть комнаты. Вывести крыс и прочую живность. Обставить спальню. – Она уселась на ближайший стул. – Хотите хлеба?

Она вложила ломоть хлеба в его ладонь. Рэнсом с недовольством принял его и вонзил в него зубы.

Он уже подумывал, не вернуться ли к первоначальному плану – взвалить ее на плечо и вытащить отсюда. Но представив себе, как он будет взваливать ее на плечо, Рэнсом понял, что далеко не уйдет.

– Но прежде, чем думать о делах… – она повернула голову, и ее непослушные кудри взметнулись вихрем, – мне надо найти свои шпильки. Вы не помните, куда положили их вчера? – Она заглянула под подушки. – Может, на диван?

Рэнсом попытался не обращать внимания на аромат розмарина, но не смог.

– Ага! – радостно вскинувшись, она задела его руку. – Вот одна! А вот еще.

Чертовы шпильки. Рэнсом поднялся.

– Здесь вы не останетесь.

– Ваша светлость, вы отважно пытались запугать меня и даже прибегли к самому верному способу, но он не подействовал. Вам не кажется, что пора бы уже сдаться?

– Нет. – Он указал пальцем на собственную грудь. – Я не сдаюсь. Никогда.

– Не сдаетесь? – Она засмеялась. – Прошу прощения, но насколько я могу судить, вы были ранены много месяцев назад и с тех пор не покидали замок. В Лондоне вас считают умершим. На адресованные вам письма никто не отвечает, слугам не позволено прислуживать вам, вы пальцем о палец не ударили, чтобы обустроить ветхий, разваливающийся на глазах замок. Не знаю, что подразумеваете под словом «сдаться» вы, ваша светлость, но, по-моему, именно так вы и поступили.

Рэнсом разозлился. Да как она смеет? Она представить себе не может, что ему пришлось пережить. Понятия не имеет, каким трудом дались ему первые несколько месяцев, пока он вновь приобретал простейшие навыки. Такие, как умение ходить не спотыкаясь. Считать не только до тридцати. Черт возьми, он убил уйму времени на то, чтобы опять научиться свистеть, подзывая собаку! В утешениях он не нуждается, он обойдется и без женской поддержки и поощрений. Всего, на что он способен сейчас, он добился сам, мучительно медленно продвигаясь вперед шаг за шагом. Потому что в противном случае ему осталось бы только сидеть сложа руки и ждать смерти.

И он упрямо повторил:

– Я не сдаюсь.

– Так докажите это.

«Тише, – упрашивала Иззи свое трепещущее сердце. – Ну же, угомонись».

Ближайшие несколько минут требовали предельной осторожности.

Вообще-то с этим человеком всегда следовало быть начеку и следить за каждым своим шагом, жестом, словом и вздохом… но сейчас особенно.

Рэнсом возвышался над ней – полуголый, мокрый, с взлохмаченной шевелюрой. Прекрасный, как грех, и злобный, как Люцифер. Герцог, привыкший настаивать на своем. А она не просто отказалась подчиниться – она бросила ему вызов.