Флэш без козырей - Джордж Макдональд Фрейзер

Бог знает, что я выдавил в ответ, — мне было не по себе, и скорее всего я вообще ничего не ответил. Помню, мы посидели еще немного, а затем Салливан сказал, что нам пора возвращаться к своим делам. Мы поблагодарили миссис Спринг, она степенно кивнула нам головой, и мы убрались.

За дверью Салливан обернулся ко мне, взглянул на ведущий наверх трап и в нерешительности потер подбородок. Он был моложавым, крепким моряком, с прямым взглядом, фигурой и повадками уроженца Новой Англии. Наконец он сказал:

— Он сумасшедший. Она — тоже, — на мгновение он задумался, — но это не имеет значения, я так думаю. Умный или дурак, пьяный или трезвый, он все равно лучший шкипер на всем этом чертовом побережье, да и на других также. Понимаете?

Я молча кивнул.

— Очень хорошо, — продолжал он, — вы будете стоять вахту вместе с мистером Комбером — просто ходите за ним, как привязанный, внимательно за всем следите и мотайте на ус. Но как только шкипер вдруг заговорит по-латыни или выкинет еще что-нибудь в этом духе, сразу заткнитесь, слышите?

Вот такой совет мне как раз и был нужен. Что я уже успел уразуметь на «Бэллиол Колледже», так это то, что не хотел бы помериться ученостью с Джоном Черити Спрингом — ни в латыни, ни в каких-либо других предметах.

Теперь вы уже знаете, что за жизнь была на море в те времена, когда дядюшка Гарри был еще совсем юн. Я не утверждаю, что такое положение дел было типичным — после «Бэллиол Колледжа» мне приходилось плавать на разных судах, и, слава Богу, они не были на него похожи, но в тот раз все очень напоминало путешествие в плавучей тюрьме. Должен отметить: и само судно, и его экипаж были дьявольски хорошо подготовлены для своей работы — похищать негров и продавать их американцам.

Сегодня, оглядываясь назад, я могу признаться — в первый день, после порки и сумасшедшей чайной вечеринки, мне трудно было оценить эти их качества. Тогда я мог лишь думать, что отдан на милость опасному маньяку, который самым дьявольским образом связан с преступной экспедицией, и даже не знал, что меня больше пугало — сумасшедший капитан со своими уроками латыни или же сам предстоящий бизнес. Но, как всегда, через день-другой я вполне освоился, и если первые недели этого путешествия и не пришлись мне особо по вкусу, что ж, я видал и худшее.

По крайней мере, теперь я понимал, во что вляпался, или думал, что понимаю, и мог надеяться дожить до конца всего этого. Пока же мне нужно было соблюдать осторожность, так что я хорошенько изучил свои обязанности, которые были достаточно простыми, и старался избегать гнева капитана Дж. Ч. Спринга. Последнее, как выяснилось, также было не особенно трудно: все, что нужно было делать в его присутствии, это внимать его бесконечным рассуждениям про Фукидида, Луциана и Сенеку, который ему особенно нравился, потому как тот любил щеголять своей ученостью. (На самом деле, как я слыхал уже позже, Спринг в юности был прилежным студентом и мог далеко пойти, если бы не задал трепку одному преподавателю в Оксфорде, в результате чего и был изгнан. Кто знает, если бы не это, он мог бы стать даже ректором школы в Рагби — из чего вытекает мысль, что преподобный Арнольд также мог бы стать ловким пиратским шкипером где-нибудь на Берегу Слоновой Кости.)

Во всяком случае, Спринг не упускал возможности забивать нам с Комбером головы своей латынью — обычно за чаем, в своей каюте, а сидящая рядом миссис Спринг важно кивала. Конечно же, Салливан был прав: они оба были сумасшедшими. Вы бы только посмотрели на торжественные богослужения по воскресеньям, на проведении которых настоял Спринг, где собиралась вся команда, а миссис Спринг во всю мочь раздувала мехи немецкого аккордеона, пока мы во всю глотку распевали «Внемлите голосу стихии!», а после этого Спринг возносил молитвы Всевышнему, призывая его благословить наше путешествие и направить руки наши на исполнение дел, которые нам предстоят, аминь. Не знаю, что сказал бы по этому поводу Уилберфорс или мой добрый старый друг Джон Браун,[33]но команда судна воспринимала это вполне естественно — впрочем, ничего больше им делать и не оставалось.

Эта была самая необычная компания, которую я только встречал на корабельной палубе, — закаленные моряки, спокойные и рассудительные. Они мало говорили, зато исполняли любое дело с быстротой и эффективностью, которые заставили бы устыдиться даже индийцев. Конечно же, они были настоящими морскими волками, на голову выше обычной матросни. Они уважали Спринга, а он — их. Тем не менее, когда один из матросов, огромный даго,[34]что-то вякнул невпопад, Спринг, ни секунды не задумываясь, набросился на него с кулаками, несмотря на то, что тот был в два раза крупнее и тяжелее капитана. Другого же моряка, который украл спиртное, Спринг запорол почти до смерти, изрыгая проклятия при каждом ударе кошкой, а всего лишь несколько часов спустя он вслух читал нам отрывки из «Энеиды».

Имейте в виду, если это была все же сносная жизнь, то она была еще и чертовски скучной, и я заметил, что чем дальше, тем больше мои мысли возвращаются к Элспет — и другим женщинам. Но все же Элспет вспоминалась чаще — порой я ловил себя на том, что мечтаю о наготе ее мягкого тела, золотистых шелковых волосах, щекочущих мое лицо, аромате ее дыхания. Это было дьявольски трудно, говорю я вам, сознавать, что в окружности ста миль нет и не предвидится ни одной шлюхи. С этой темы мои мысли перескакивали на старикашку Моррисона и на то, как я все-таки возьму свое, лишь только придет время, по крайней мере здесь у меня было более широкое поле для размышлений.

Так мы и плыли на юг, а позже — на юго-восток, погода становилась все теплее, и я сменил свой сюртук на свитер в красную полоску и широкие белые брюки, перепоясанные поясом с большим ножом в деревянных ножнах — вылитый Ральф Ровер.[35]Мука закончилась, сухари с каждым днем становились все черствее, а вода из бочек — все более затхлой. Однажды утром ветер донес новый запах — тяжелый, пряный воздух мангровых зарослей, столетиями гниющих в прибрежных волнах, и в тот же вечер мы увидели низкую зеленую полоску берега, далеко впереди по левому борту. Это было побережье Африки.

Иногда тут и там мы видели паруса, но недолго. Как мне объяснил Кирк, «Бэллиол Колледж» ловит ветер, как ни одно другое судно в океане. Сплошным удовольствием было стоять у бушприта, когда корабль несется по морю, белые барашки скользят мимо тут же над планширем, волны неистово молотят в борт, а над головой вздымается белая громада парусов. Какому-нибудь Дику Бесстрашному[36]это, безусловно, понравилось бы, да и мне тоже. А ночью, когда видны вспышки зеленого огня, разгорающегося под форштевнем, а сверху раскинулось бесконечное африканское небо, пурпурное и мягкое, как нигде в мире, усыпанное мерцающими звездами. Б-гу известно, что я не какой-нибудь там романтический искатель приключений, но иногда мне кажется, что я с удовольствием прокатился бы с попутным ветром к югу — до самой Африки. Но только в веселой компании, с полудюжиной парижских кисок, запасами лучшей еды и питья и, быть может, с немецким оркестром. Вот жизнь, достойная настоящего мужчины.