Махатма Ганди - Кристина Жордис

Обучение примером

Этот путь столь противоположен инстинктивной реакции, что возникает вопрос, каким образом Ганди удалось подчинить своему влиянию миллионы индийцев. (Вспоминается мысль из «Левиафана» Томаса Гоббса, что истина, не противоречащая ничьим интересам, принимается всеми людьми.) Некоторые полностью меняли свой образ жизни, многие отказывались от своей профессии, положения в обществе, всего имущества, безопасности и, в конце концов, самой жизни. В 1912 году, обращаясь к собранию в Бомбее, Гокхале сказал: «В Ганди заключена чудесная духовная сила, которая преображает обычных людей в героев и мучеников».

Разумеется, истина Ганди никогда не обладала бы такой силой убеждения, если бы не подкреплялась личным примером. Никогда он не смог бы побудить столько людей к самопожертвованию, передать им свой внутренний огонь, если бы им самим не двигала такая вера в отстаиваемый им метод, готовность умереть в любой момент. Необходим ли такой накал для доказательства истины? Чтобы она оказалась достаточно сильна, чтобы увлечь за собой массы? В своем исследовании Ханна Арендт, приводя в пример Сократа, чьи доводы оставались малоубедительны как для его друзей, так и для недругов, спрашивает себя, каким образом эти доводы смогли достичь высокой степени истинности. «Этим они явно обязаны необычному способу убеждения: Сократ решил рискнуть жизнью ради истины, чтобы подать пример, — не когда предстал перед афинским судом, а когда отказался избегнуть смертного приговора». Ганди, неоднократно рисковавший жизнью, действует точно так же, чтобы истина восторжествовала. В подтверждение своих выводов Арендт цитирует Канта: «Нельзя общими предписаниями, полученными от священников или философов или почерпнутыми из самого себя, добиться того же, что примером добродетели или святости».

Собственным примером Ганди, человек религиозный, преобразовал свои утверждения в неоспоримые истины и убедил людей им следовать.

Неру ясно говорит об эффекте убеждения, который распространялся даже на оппонентов Ганди: «Его влияние не ограничивалось теми, кто был с ним согласен или видел в нем вождя нации. Оно распространялось и на тех, кто не соглашался с ним и критиковал его»[92].

Вкупе с харизмой, его оригинальный подход к этике, применяемый и к политическим вопросам, затрагивал широкие круги общества. Набор нравственных понятий, охотно используемых политиками и в наши дни, простые формулировки, которые вызывают смех, поскольку каждый знает, что они прикрывают собой ложь, если только эти самые лидеры или вожди, к какому бы лагерю они ни принадлежали, не произносят всуе имя Бога или поднимают на щит идею о добре, чтобы оправдать невозможное. Оскорбление истины вошло в привычку, так что даже сама идея истины как будто принадлежит к области недостижимого.

Но в том, что касается Ганди, сама его жизнь подтверждала истинность его слов: за каждое из них он отвечал жизнью. «Его слова и его поступки образуют единое целое. Что бы ни случилось, он никогда не утратит своей цельности, и его жизнь и деятельность всегда находятся в ладу друг с другом». Значит, ему верили. И поступали соответственно, так что даже окружающая обстановка изменилась: его нравственные рассуждения «возымели определенное действие на деятельность и поведение: политика перестала быть искусством изворачиваться и ловчить, как везде, а в умах постоянная нравственная борьба предшествовала рассуждению и действию». И даже если не все его теории прониклись силой истины, общая истина задавала направление, и он сам двигался в сторону добра: «Сутью его учения были смелость и истина, сопряженные с действием и постоянно нацеленные на благосостояние масс»[93].

Все прочее — мелкие разногласия — становилось вторичным.

Самопреображение

«Служение есть религия». Даже в тот период, когда еще шел его мучительный внутренний поиск, Ганди жил не только ради себя и своей семьи (в отличие от Толстого, экзистенциальная философия которого до обращения в «новую веру» состояла в том, чтобы желать самого лучшего для самого себя и круга самых близких).

Он признается, что уехал в Южную Африку, спасаясь от мелких интриг и чтобы заработать на жизнь. Но это не затмило главной цели: «Я предавался поискам Бога и стремился исполнить свое предназначение». Но достичь Бога было возможно, лишь начав служить людям. В главе автобиографии под названием «Желание служить» он пишет: «Я стремился к гуманитарной миссии постоянного характера». Общественной работы было мало, он поступил в небольшую больницу и заботился о законтрактованных рабочих, то есть о самых бедных индийцах. Работал каждое утро по два часа, и этот труд приносил ему «немного покоя».

Лечить — вот что было важно. Еще два его сына родились в Южной Африке, в 1897 и 1900 годах (важная дата, поскольку именно в этот момент Ганди стал подумывать об обете целомудрия). В первые годы он сам ухаживал за ними. Почерпнув из небольшой брошюрки сведения о том, как принимать роды, младшего сына он принял сам, поскольку нанятая акушерка опоздала.

Было важно и отказываться от всего, стремясь к. минимуму. Он заметил, что не прикипел душой к своему новому жилищу — хорошенькому, тщательно обставленному домику в Дурбане. На самом деле ему нужно гораздо меньше. Ему не по себе среди достатка, соответствующего его профессиональному рангу. Он снова начинает экономить, экспериментировать, как в Лондоне. Эти опыты забавляют его самого и веселят его друзей: он решил стирать сам, и во время судебного заседания с воротника его рубашки отваливался крахмал. Когда надменный английский парикмахер отказался его стричь, Ганди сам начал орудовать машинкой, и теперь его волосы лежали странными ступеньками: «Мои друзья-адвокаты смеялись до колик». Но это была не эксцентричность или прихоть, порой смущавшая его друзей, а глубокая потребность в самодостаточности и простоте, которая, как признает он сам, в конце концов дошла до крайности. Он был цирюльником, прачкой, санитаром, аптекарем, воспитателем, учителем. Несмотря на возражения жены, он отказал своим детям в том, что было под запретом для других, то есть в поступлении в школу для белых, и учил их сам, по дороге в свою контору в Йоханнесбурге, пока малыши семенили за ним, — 16 километров туда и обратно. Волей-неволей его семья принимала участие в его опытах и применяла извлекаемые им выводы (за что его сурово упрекали некоторые критики).

Когда он в 1901 году второй раз уезжал из Наталя, его осыпали выражениями любви и дорогими подарками. Среди них было золотое ожерелье для его жены за 50 гиней. Все эти презенты, даже тот, что не был предназначен ему самому, он заслужил благодаря общественной деятельности. В ту ночь он не сомкнул глаз. Золотые перстни с бриллиантами, золотые цепи, золотые часы, россыпь драгоценностей — в противоположность Али-Бабе в пещере сорока разбойников, Ганди был удручен этим зрелищем. И решил, следуя принципу, который он распространит и на другие сферы, что эти блага ему не принадлежат, что он отдаст их на сохранение общине. Что же касается его жены и детей, он учил их ставить свою жизнь на службу другим, проникнуться мыслью, что награда заключена именно в этом служении — разве они не последуют его примеру? Однако он предчувствовал, что Кастурбай рассудит иначе. Дети согласились с радостью, как он и ожидал. Но Кастурбай яро воспротивилась, обрушив на мужа потоки упреков и слез: «Твое служение в равной степени и мое. Я работаю на тебя день и ночь.